Книга Умм, или Исида среди Неспасенных - Иэн Бэнкс

Когда мы приземлились в Эдинбурге, от благодушного настроения Иоланды не осталось и следа: она никак не могла вспомнить, где припаркована ее взятая напрокат машина.

– Думала, проще будет оставить ее на стоянке, чем сдавать, а потом брать другую, – объяснила она, обходя еще один ряд автомобилей.

Я шла следом, толкая багажную тележку.

– Марку не помнишь? – спросила я, хотя для меня это не имело существенного значения: машина и есть машина.

– Не помню, – ответила Иоланда. – Маленькая какая-то. Ну, скажем, тесноватая.

– Разве на ключе нет бирки?

– Ключ я спрятала в выхлопную трубу, – пробормотала она с ноткой смущения. – Не таскать же с собой связки ключей.

У некоторых машин на заднем стекле виднелись наклейки с указанием компании, предоставляющей услуги проката.

– Может, вспомнишь, в какую компанию обращалась?

– Вылетело из головы.

– Смотри-ка, здесь повсюду расставлены указатели с буквами – возле какой буквы?..

– В спешке не посмотрела.

– Какого цвета была машина?

– Красная. Ой, нет; синяя… Черт! – Иоланда совсем расстроилась.

– А не помнишь, какие автомобили стояли рядом?

– Да помилуй, Айсис.

– Скорее всего, их уже здесь нет. А вдруг так и стоят?

– «Рейнджровер» – один точно был «рейнджровер». Знаешь, такой высоченный.

Мы обошли все «рейнджроверы», оставленные на стоянке, и тут Иоланда сообразила проверить чеки от кредитной карты. Но чек из пункта проката отсутствовал.

– Не иначе как в машине оставила, – предположила она. – Да гори оно огнем. Возьмем другую.

– А как же та?

– Ну ее к черту. Никуда не денется, со временем найдут.

– А с тебя не взыщут лишние деньги?

– Пусть попробуют! Адвокаты-то у меня на что?

* * *

Если у нашей веры был золотой век, то он, видимо, пришелся на период с 1955 по 1979 год: именно тогда образовался наш Орден – из горстки людей, в основном связанных родственными узами, выросла вполне сформировавшаяся конфессия со своим вероучением, с постоянной обителью (точнее, с двумя: первоначальной, оставшейся в Ласкентайре, на ферме мистера Мак-Илоуна, и новой, утвердившейся в Верхне-Пасхальном Закланье), с наследной линией високосников, которую представляли мой отец, Кристофер, и я сама, а также с постоянно растущим числом новообращенных: одни переехали жить и трудиться в Общину, другие, храня приверженность Ордену и дав клятву оказывать ему необходимую помощь, предпочли остаться во внешнем мире и нести нашу веру Неспасенным.

Потом, в тысяча девятьсот семьдесят девятом году, нас постигли два несчастья, причем одно из них затронуло каждую из двух наших духовных и вещественных обителей. В апреле на острове Гаррис скончался мистер Иойн Мак-Илоун. К нашему изумлению – и, надо заметить, к негодованию нашего Основателя, – он не оставил завещания, и его ферма отошла к представителю племени Неспасенных – сводному брату мистера Мак-Илоуна, отвратительному типу из города Банффа, который думал только о том, как бы поскорее продать ферму с наибольшей выгодой. Он не сочувствовал нашей вере и, вступив в права наследства, выгнал всех обитателей. Наши братья и сестры прожили на ферме тридцать лет, возделывая землю и поддерживая в порядке надворные постройки; в течение трех десятилетий все трудились в поте лица – всего лишь за кров да кусок хлеба, и после всего этого их, будто проходимцев, ничтоже сумняшеся вышвырнули на улицу, без единого слова благодарности и прощания. Говорят, сводный брат мистера Мак-Илоуна каждое воскресенье ходил в церковь, но, ей-богу, этот тип явно не отличался христианским милосердием. Если ад таков, каким он себе представлял, гнить ему там веки вечные.

Из пяти братьев и сестер, что жили в Ласкентайре при мистере Мак-Илоуне, двое перебрались к нам в Общину, двое остались на островах (один начал работать на другой ферме, второй подался в рыбаки), а одна сестра вернулась в Англию, к своей родне. Наш мир в одночасье стал меньше, и, хотя Верхне-Пасхальное Закланье было чудесным, плодородным краем, где, по сравнению с Ласкентайром, царила атмосфера праздного успокоения, мы восприняли потерю своей колыбели как тяжелую утрату. Конечно, мне тогда было всего три года, и я мало что помню из событий тех лет, но общий настрой передавался и мне, так что я – пусть по-своему, по-детски – разделила эту печаль.

Ласкентайр был и остается святым местом Ордена, и многие наши приверженцы совершают туда паломничество – в прошлом году я тоже побывала там, в сопровождении сестер Фионы и Касси; нынешние владельцы не пускают нас на ферму, и нам приходится довольствоваться проживанием в местных гостиницах, но никто не может запретить нам гулять по берегу, бродить в дюнах и осматривать развалины фабрики по переработке морских водорослей.

Как оказалось, скорбь об утрате Ласкентайра была предзнаменованием другого удара, который обрушился на нас в конце года.

* * *

– Завтра я должна быть в Праге, – напомнила Иоланда, когда мы наконец-то выехали на шоссе, в нескольких милях от Верхне-Пасхального Закланья. – Точно не хочешь присоединиться?

– Бабуля, у меня даже паспорта нет, и вообще…

– Жаль, жаль. Паспорт тебе необходим. Я сама займусь оформлением.

– Мне кажется, у наших возникают сложности при оформлении паспортов.

– Неудивительно. Чего еще можно ожидать в стране, которая не только запрещает ввоз оружия, но даже не дает возможности его приобрести? – Она покачала головой.

– Но ведь ты сразу вернешься, правда?

– Нет, не получится: мне еще надо слетать к себе в Италию – в Венецию.

Я призадумалась:

– Мне казалось, в Калифорнии ты тоже живешь в городе под названием Венеция.

Иоланда кивнула:

– Правильно, там у меня дом, а в настоящей Венеции – только квартира.

– Так и голову сломать недолго.

– Вот и пусть ФНС ломает голову. – Иоланда покосилась на меня с усмешкой.

Я встревожилась:

– Это что – какая-то террористическая организация?

Бабушка от души захохотала.

– В некотором смысле так и есть, – согласилась она. – Федеральная налоговая служба. Кстати, в последнее время Россия стала более открытой, вот я и подумала, не купить ли мне еще два гнездышка: и в нашей Джорджии, и в тамошней – свою они произносят «Грузия». Федералы просто сойдут с ума.

– Скажи, бабушка, ты когда-нибудь успокоишься?

– Не дождешься, детка, даже в могиле не успокоюсь; хочу, чтобы мой прах развеяли по ветру. – Она мельком взглянула на меня. – Не поручить ли это тебе? Если я сделаю соответствующее распоряжение, исполнишь мою волю?