Книга Приключения Гекльберри Финна - Марк Твен

– Хорошо бы нам убраться отсюда пораньше, часам к трем утра,да поскорей удрать вниз по реке с тем, что у нас уже есть. Досталось-то оно намуж очень легко, сами, можно сказать, отдали в руки, а ведь мы думали, чтопридется красть. Я стою за то, чтобы сматывать удочки и удирать поскорей.

Мне прямо-таки стало нехорошо. Какой-нибудь час или дваназад было бы совсем другое дело, но теперь я приуныл. Король выругался исказал:

– Что? А остальное имущество так и не продадим? Уйдем, какдураки, и оставим на восемь, на девять тысяч добра, которое только того идожидается, чтобы его прибрали к рукам? Да какой все ходкий товар-то!

Герцог начал ворчать, сказал, что довольно и мешка сзолотом, а дальше этого он не пойдет – не хочет отнимать у сирот последнее.

– Что вы это выдумали? – говорит король. – Ничего мы у нихне отнимем, кроме этих денег. Пострадают-то покупатели: как только выяснится,что имущество не наше, – а это выяснится очень скоро после того, как мы удерем,– продажа окажется недействительной, и все имущество вернется к владельцам. Вотваши сироты и получат дом обратно, и довольно с них: они молодые, здоровые, чтоим стоит заработать себе на кусок хлеба! Нисколько они не пострадают. Господь свами, им жаловаться не на что.

Король так его заговорил, что в конце концов герцог сдался исказал, что ладно, только добавил:

– Все-таки глупо оставаться в городе, когда этот самыйдоктор торчит тут, как бельмо на глазу!

А король сказал:

– Плевать нам на доктора! Какое нам до него дело? Ведь вседураки в городе за нас стоят! А дураков во всяком городе куда больше, чемумных.

И они собрались опять идти вниз. Герцог сказал:

– Не знаю, хорошо ли мы спрятали деньги! Место ненадежное.

Тут я обрадовался. Я уж начал думать, что так ничего и неузнаю, даже и намека не услышу.

Король спросил:

– Это почему же?

– Потому что Мэри Джейн будет теперь носить траур; того игляди, она велит негритянке, которая убирает комнаты, уложить все эти тряпки всундук и спрятать куда-нибудь подальше. А что же вы думаете, неужели негритянкаувидит деньги и не позарится на них?

– Да, голова у вас работает здорово, – говорит король иначинает шарить под занавеской, в двух шагах от того места, где я стою.

Я прижался к стене вплотную и замер, а сам весь дрожу:думаю, что-то они скажут, если поймают меня! Надо придумать, что же мневсе-таки делать, когда меня поймают. Но не успел я додумать эту мысль и дополовины, как король нашел мешок с деньгами; ему даже и в голову не пришло, чтоя тут стою. Потом они взяли да и засунули мешок с золотом в дыру в соломенномтюфяке, который лежал под периной; запихнули его поглубже в солому, и решили,что теперь все в порядке, потому что негритянка взбивает одну только перину, атюфяк переворачивает раза два в год, не чаще, так что теперь деньги всохранности, никто их не украдет.

Ну, а я рассудил по-другому. Не успели король с герцогомспуститься с лестницы, как я вытащил мешок, ощупью добрался до своей каморки испрятал его там, пока не подвернется случай перепрятать в другое место. Ярешил, что лучше всего спрятать мешок где-нибудь во дворе, потому что король сгерцогом, как только хватятся денег, прежде всего обыщут весь дом. Это яотлично знал. Потом я лег не раздеваясь, только заснуть все равно не мог – дотого мне не терпелось покончить с этим делом. Скоро, слышу, король с герцогомопять поднимаются по лестнице; я кубарем скатился с постели и залег на верхучердачной лестницы – дожидаться, что будет дальше. Только ничего не было.

Я подождал и, когда все ночные звуки затихли, а утренние ещене начинались, потихоньку спустился в нижний этаж.

Глава 26

Я подкрался к дверям и прислушался: оба храпели. Тогда я нацыпочках двинулся дальше и благополучно спустился вниз. Нигде не слышно было низвука. Я заглянул через дверную щелку в столовую и увидел, что всебодрствовавшие при гробе крепко заснули, сидя на своих стульях. Дверь вгостиную, где лежал покойник, была открыта, и в обеих комнатах горело посвечке. Я прошел мимо открытой двери; вижу – в гостиной никого нет, кромеостанков Питера, и я двинулся дальше, но парадная дверь оказалась заперта, аключ из нее вынут. И тут как раз слышу – кто-то спускается по лестнице за моейспиной. Я скорей в гостиную, оглянулся по сторонам – вижу, мешок спрятатьнекуда, кроме гроба. Крышка немного сдвинулась, так что видно было лицопокойника, закрытое мокрой тряпкой, и саван. Я сунул мешок с деньгами в гробпод крышку, чуть пониже скрещенных рук, и такие они были холодные, что даже мурашкизабегали у меня по спине, а потом выскочил из комнаты и спрятался за дверью.

Это была Мэри Джейн. Она тихо подошла к гробу, опустилась наколени и стала глядеть на покойника, потом поднесла платок к глазам, и я понял,что она плачет, хотя ничего не было слышно, а стояла она ко мне спиной. Явыбрался из-за двери, а когда проходил мимо столовой, дай, думаю, погляжу, невидел ли меня кто-нибудь из бодрствующих; заглянул в щелку, но все былоспокойно. Они даже и не пошевельнулись.

Я шмыгнул наверх и улегся в кровать, чувствуя себя довольноневажно из-за того, что после всех моих трудов и такого риска вышло совсем нетак, как я думал. Ну, говорю себе, если деньги останутся там, где они есть, этоеще туда-сюда; как только мы отъедем миль на сто, на двести вниз по реке, янапишу Мэри Джейн, она откопает покойника и возьмет себе деньги; только так,наверно, не получится, а получится, что деньги найдут, когда станут завинчиватькрышку. И выйдет, что деньги опять заберет король, а другого такого случая, пожалуй,и не дождешься, чтобы он дал еще раз их стащить. Мне, само собой, оченьхотелось прокрасться вниз и взять их оттуда, только я не посмел: с каждойминутой становилось все светлей, скоро зашевелятся все эти бодрствующие пригробе и, того и гляди, поймают меня – поймают с шестью тысячами на руках, аведь никто меня не просил об этих деньгах заботиться. Нет уж, говорю себе, явовсе не желаю, чтобы меня припутали к такому делу.

Когда я сошел вниз утром, дверь в гостиную была закрыта ивсе посторонние ушли. Остались только свои да вдова Бартли и наша компания. Ястал смотреть, – может, по лицам замечу, не случилось ли чего-нибудьособенного, – только ничего не мог разобрать.