Книга Тайна Шампольона - Жан-Мишель Риу

— А теперь давайте посмотрим, как выглядят их репродуктивные органы…

— Помилуй, Жоффруа! — прервал его ботаник Кокебер де Монбрэ.[148]

— Но я не закончил! — воскликнул Сент-Илер. — Я еще хотел рассказать об их органах дыхания…

— Оставьте эти ваши открытия для своих собратьев из Ботанического сада, — предложил химик Шампи.

— Я был бы очень рад. Но когда и как с ними увидеться?

Шампи ухватился за эту тему:

— Было бы, возможно, разумно поразмышлять, какими средствами мы располагаем, чтобы ответить на эти вопросы…

— Если речь идет о возвращении во Францию, я готов уступить трибуну и отложить свой доклад об анатомии нильских крокодилов…

— Будь уж так любезен, Сент-Илер, — попросил Ле Жансем.

И мы занялись наконец нашим отъездом из Египта.

— Не все дороги ведут в Рим, — проворчал Контэ, сторонник того, чтобы остаться в Каире и ждать.

— Но обратная дорога проходит по морю. А значит, начинается в Александрии. Следовательно, нужно перебираться туда, — возразил ему Ле Жансем.

Поскольку отныне все разделилось на два лагеря, Институт последовал за этой модой. Одна группа ученых приняла решение расположиться лагерем в Каире; другая — уезжать в Александрию. Было решено, что копии Розеттского камня также будут поделены.

— Я отправлюсь в Александрию, — объявил я, — но оставлю свои копии Розеттского камня в Каире под охраной Контэ. Таким образом, мы уменьшим опасность.

— Спасибо за доверие, — сказал Контэ, — и я поступлю точно так же с моими собственными копиями. Я остаюсь в Каире. А ты, Фарос, возьмешь с собой часть моих копий. Один из нас двоих, может быть, отсюда выберется. Пущей надежности ради, есть еще копии, которые мы доверили генералу Дюгуа.

Только смерть помешает этому отважному человеку доставить их во Францию. Я надеюсь, этих мер предосторожности хватит, чтобы спасти результаты нашего труда.

— А если эти меры ничего не стоят, мы все погибнем тут.

Или в Александрии, — прошептал Сент-Илер, который выбрал оставить Каир.

Наша группа отправилась в Александрию в начале июля 1801 года. По пути мы не встретили препятствий. На месте же нас ждало удивительное зрелище. Александрию окружало море — это противник прорвал дамбы… Пришлось оставить часть оборудования и идти по горьковато-соленой воде. Но это было только начало. Нам еще навязали пять дней карантина: чума наводила страх на армию. Наконец мы смогли войти в город, где нас ждал очень жалкий прием. Солдаты нуждались буквально во всем, и генерал Мену возмутился, узнав, что мы оставили Каир. Мы пришли к складу, где хранились наши древности. Ничего не изменилось. Розеттский камень так и был обернут в шерстяное покрывало. Фарос упаковал его в ящик и тщательно опечатал.

— Надо только найти корабль, — сказал он.

Он снова был полон надежд, и я разделял его настроение.

Победа еще будет за нами. «Птица» стояла у причала, готовая к отплытию. Мы погрузили на нее наш багаж. Ничто больше не могло помешать нам, даже генерал Мену, который ожесточенно всему противодействовал:

— Вам не улизнуть. Мы никогда не уйдем из нашей колонии!

— Не собираетесь ли вы уничтожить последнюю надежду спасти экспедицию? — спокойно осведомился Фарос. — Думаете, Бонапарт обрадуется, когда узнает, что вы несли ответственность за единственный трофей, который ему дорог: за Розеттский камень?

— Откуда вам знать, что обрадует или не обрадует Бонапарта, — усмехнулся Мену.

На сей раз пришлось вмешаться мне:

— Бонапарт говорил Моргану де Спагу, что Розеттский камень важен ему. Де Спаг рассказал нам об этом перед отъездом.

— Как я могу быть уверенным, что вы не лжете?

— Вы разве не знаете о близости Бонапарта и Спага и о дружбе, которая связывает нас с Морганом? — удивился Фарос.

Мену кусал губы: его раздирали желание отправить нас к черту и опасение, как бы наши слова не оказались правдой.

Фарос тем временем продолжал:

— Клянусь честью, Розеттский камень — одна из важнейших находок для Бонапарта. Задерживая нас здесь, вы вредите Первому консулу. Когда мы прибудем во Францию и он спросит, почему камня с нами нет, я буду вынужден сообщить ему о ваших махинациях.

Мену побледнел. Не понравиться Бонапарту — это для него было еще хуже, чем сдать Александрию. Он резво вскочил, несмотря на свою дородность:

— Хорошо! Уезжайте. Но вы не сумеете преодолеть блокаду англичан. В лучшем случае, они вас остановят. В худшем — потопят. Таким образом, вы рискуете все потерять и в самом деле не понравиться Бонапарту.

А пожелать нам удачи?.. Об этом не могло быть и речи.

Пятьдесят ученых и художников погрузились на «Птицу». Отдали швартовы. Корабль медленно повернулся и поймал в паруса морской бриз. Туман скрыл берег — от этого создавалась иллюзия, будто мы уже в открытом море. Однако все мы тревожились. Мы стояли на палубе, пристально вглядываясь в линию горизонта. Капитан приказал молчать, поскольку человеческий голос в море слышен очень далеко. Почему же тогда его помощник, стоявший у штурвала, так громко выкрикивал приказы?

— Паруса по штирборту!

Это уже прокричал моряк-сигнальщик. Мы все поспешили к правому борту. Там мы увидели четыре белых паруса и четыре черных корабельных корпуса.

— Английский флаг! — орал сигнальщик.

Таким образом, с этой стороны выход с рейда заблокирован. Капитан поменял курс. Паруса надулись. Мы встали круто к ветру — идеально для набора скорости, но мы не могли удалиться от берега. Мы двигались параллельно англичанам.

Капитан рассчитывал воспользоваться благоприятным береговым ветром. Объяснил, что так мы пойдем быстрее. Его тактика заключалась в следующем: мы станем прятаться у берега до сумерек, а затем поймаем ветер и, пользуясь темнотой, оторвемся от врага. Утром мы уже будем в открытом море под защитой его безграничности. Капитан управлял парусами, а нам оставалось лишь довериться ему и ждать. Два английских корабля отстали очень быстро. Но два других сменили курс и направились к нам, не теряя скорости. В шесть часов вечера прозвучали первые пушечные выстрелы.

— Дерьмо наше дело! — выругался помощник капитана.

— Они слишком далеко, — спокойно возразил капитан.

Ночь никак не хотела приходить, и нам явно предстояло сражаться — возможно, даже утонуть, как предсказывал Мену, если небо не покроет нас внезапно густой пеленой облаков.

— Сука ты морская! — сплюнул старший матрос. — Ты нас все-таки доконаешь.

Так продолжалось часов до десяти или одиннадцати. Нос «Птицы» разбивал поднимавшиеся волны. Если бы «Птица» могла летать!.. Мы ждали, что вот-вот чудовище, открыв пасть, вырвется из черноты, бросится вперед и разорвет нас на части. Мы не чувствовали ни холода, ни соленой мороси. Мы готовы были защищать свою шкуру.