Книга Я сделаю это для тебя - Тьерри Коэн

— Они просто хотят совместить приятное с полезным, — с печальной улыбкой промолвил Эрик. — Эти люди искали его десять лет, нашли, похитили, требуют выкуп и решают использовать меня как посредника. Победа на всех фронтах.

— Отклоняем гипотезу номер один. Она не слишком правдоподобна. Я мог бы ее принять, оставайся ты ведущим новостей на «Франс-6». Но если их цель — деньги, если они хотят добиться всеобщего внимания, а потом убить заложника, то чертовски рискуют провалить дело, обратившись к каналу, который если и может чем похвастаться, то уж никак не популярностью.

Эрик задумался.

— Но послание они прислали именно мне.

— Гипотеза номер два: они требуют, чтобы именно мы, представители западной цивилизации, судили убийцу их духовного лидера. А тебе предназначена роль беспристрастного арбитра. Учитывая занятую тобой в прошлом позицию, никто не заподозрит тебя в симпатии к их движению. Ты защищал человека, взявшего в заложники шейха, превозносил его мужество, восхищался его решимостью взять на себя функции недееспособного правосудия. Сегодня они оказались в аналогичном положении, потому-то и решили привлечь тебя.

Идея Шарля показалась Сюма вполне правдоподобной.

— Возможно… Но не думаю, что мне отвели роль ведущего в дебатах. Действуя подобным образом, они обвиняют меня. Пристегивают к преступлению Даниеля Лемана, чтобы меня, как и его, судило общественное мнение. Мы оба оказались на скамье подсудимых, он — как убийца, я — как сообщник. Мне придется вернуться к событиям десятилетней давности и сделать достоянием публики обстоятельства дела и мое к нему отношение.

Шарль вздохнул:

— Ты жаждешь самоуничижения. Нравится изображать жертву? Тебе прекрасно известно, что ничего возмутительного ты тогда не сказал и никого не оскорбил. Кое-кто из писак и завистливые собратья-телевизионщики просто раздули из мухи слона, к тому же можно сказать, что общественное мнение тебя уже осудило и покарало. Зачем похитителям тебя добивать? Мы имеем дело либо с идейными фанатиками — в этом случае они хотят публичной дискуссии, либо с банальным похищением, что, впрочем, не делает его менее гнусным, тогда им нужны реклама и бабки. Возможно, они пытаются спутать карты и сделать ситуацию несчитываемой.

— Тут они вполне преуспели.

— Что думают министр и его люди?

— Они тоже отбросили все эти гипотезы. И еще одну: требование выкупа адресовано лично мне.

— То есть?

— Похитителям что-то от меня нужно.

— Бред. У тебя нет денег, это общеизвестно.

— Так-то оно так, но они хотят, чтобы я был их переговорщиком, их рупором, а может даже тем, кто передаст им деньги.

— Как легавые видят твое участие в этой истории?

— Я должен исполнять роль ведущего, но мне следует умерить свой пыл.

Шарль взорвался:

— Умерить пыл? Пусть даже они правы по сути, правительство не может нам приказывать и указывать!

Эрик пожал плечами:

— Мне чертовски хочется все бросить, Шарль. Я жаждал вернуться в первачи, сделал ставку на эту историю, но вел себя как самовлюбленный, эгоистичный кретин, так что гордиться мне нечем.

— Ты бредишь! Мы вступили в медийную игру, и это было легко, забавно и, пожалуй, волнующе. Но начинается все только сейчас. Теперь мы сможем показать, на что способны тележурналисты…

Шарль разволновался, вскочил и заходил по комнате, размахивая руками. Он пытался заразить Эрика оптимизмом, передать ему свою увлеченность.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Эрик.

— Мы начнем открытое обсуждение, устроим опрос телезрителей, привлечем интеллектуалов.

На лице Эрика отразилось сомнение.

— Не улавливаю идею.

— Если не ошибаюсь, вопрос поставлен так: «Какова цена этого человека?» До сего дня мы спрашивали у общества, сколько стоит заложник-бродяга. А теперь спросим, во сколько они оценивают жизнь Даниеля Лемана! И предложим судить его: «Дамы и господа, имел ли этот человек право отомстить за смерть своего сына?» Ты поставишь вопрос четко и ясно и будешь предельно откровенен: террористы выбрали тебя из-за твоей позиции в прошлом, ты уже расплатился за последствия, но и сегодня продолжаешь спрашивать себя, верно ли тогда поступил.

— Я не задаю себе никаких вопросов, Шарль. В тот день я был совершенно убежден в своей правоте. Меня тошнило от лицемерия властей и непостоянства публики. Так что я ни о чем не жалею.

— Вот и объяви об этом с экрана! Наши коллеги спустят на тебя всех собак, но ты выскажешь собственное мнение, спросишь, что думают они, и развернешь дискуссию… Поставишь на повестку дня фундаментальный вопрос — тот самый, что был актуален и десять лет назад, и сегодня: должны ли мы играть в игру, навязанную нам террористами, вступить с ними в торг, уступить силе?

Эрик почувствовал возбуждение — ему нравилась такая перспектива. Он мог свести счеты, высказать свою точку зрения. Мгновение спустя он помрачнел:

— Площади Бово это не понравится. Нас закроют.

— Очень может быть. Зато из пустых «передатчиков информации» мы превратимся в возмутителей спокойствия. Будут оргвыводы и последствия? Плевать. Если нам суждено исчезнуть со сцены, мы уйдем, громко хлопнув дверью. Как насчет красивого финала?

Он протянул Эрику руку.

— Согласен. Стартуем, — ответил тот, и они скрепили договор рукопожатием.

* * *

На экране появились финальные титры передачи.

Рубашка Эрика промокла от пота. Он обрисовал ситуацию в мельчайших деталях, четко, ясно и сдержанно, так что лишь отдельные слова и напряженный взгляд выдавали владевшие им чувства.

Начал он с того, что назвал имя заложника.

— Даниель Леман. Вспомните, десять лет назад…

Кадры кинохроники помогли зрителям освежить в памяти давнишние события: случайная гибель сына, похищение шейха Фейсала, широкая поддержка, обнаружение тела экстремистского проповедника, осуждение со стороны властей и средств массовой информации, поворот на сто восемьдесят градусов в общественном мнении.

Потом Эрик напомнил, что в тот момент в некотором смысле поддержал Даниеля, за что и получил нарекания в свой адрес со стороны коллег и представителей администрации.

— Это стоило мне работы. Мой уход с канала никак не был связан с профессиональным выбором — вопреки тому, что тогда говорилось. Меня выпроводили за то, что я дал собственную оценку ситуации, защищая Даниеля Лемана, понял его отчаянный жест.

Следом пошел сюжет о бесчинствах террористов, которые нашли и похитили убийцу своего лидера, после чего Эрик Сюма получил странное сообщение.

Эрик посмотрел прямо в камеру. Он не играл. Впервые за все годы работы сюжет полностью захватил его. Он смотрел в камеру и думал о сотнях тысяч людей по ту сторону экрана. Им владело страстное желание тронуть сердца зрителей, заставить их собраться, вырвать из приятной вечерней истомы, чтобы они услышали, поняли.