Книга Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы - Ольга Камаева

Кто же его уважать будет? Уважают тех, от кого что-то зависит.

Осталось только официально передать кнут родителям. А вот так: дитятко таблицу умножения или падежи не усвоило — кто виноват? Учитель. Что делать? Ату его, бестолочь, ату!!! Ребенку не смог объяснить! За что только деньги получает? Лишить его надбавок, да что там, зарплаты лишить! На колени его, на горох! Будет знать, как нашу кровинушку обижать! И какая разница, кто там чего построил, завоевал, открыл?! Мы не знаем, и ничего, живем. А он, падла, не педагог — фашистская морда! Ату его! Не может ребенка на пятерки учить — чего держать? Вон из школы!

Что? Знакомая метода? Ах, про Митрофанушку вы все-таки читали… Что же вы тогда из собственных детей недорослей хотите сделать?

Вот вам и ответ на вопрос: почему в школу приходят многие, да мало кто остается. Потому что хотят сеять — разумное, доброе, вечное. А их ставят в роль обслуги — научи, подотри, промолчи…

Не каждый в двадцать лет выдержит, чтобы им помыкали. Из сильных остаются единицы. А в основном — серость. Чему она научит? Кого воспитает? Правильно: себе подобных. И потому серости всё больше. Она податлива, услужлива, гуттаперчева. Ею так удобно, так легко управлять.

На каждом углу кричат: нужен умный, требовательный учитель! Но тут же сокрушаются и разводят руками: денег нет на большие зарплаты, вот и мало настоящих профессионалов.

Или: материальная база слабовата. Вот если бы нам интерактивные доски, компьютеры вместо фильмоскопов, мы бы тогда образование на такую высоту подняли! О-го-го!

Они, наверное, не знают, что когда-то шариковые ручки заменили перья, а диафильмы — таблицы и картинки. И что революции из-за этого в образовании не произошло, а в литературе новый Золотой век не наступил. Да, строчить стали быстрее и больше, но не лучше, и до Чехова с Достоевским нынешним писателям даже с шестом не допрыгнуть. Потому что ручка — всего лишь инструмент. К нему голова нужна, а еще умение и желание.

Деньги и доски — это хорошо. Это важно. Это очень важно. Но для личности — а педагог непременно должен быть личностью! — гораздо важнее другое.

Дайте учителям возможность применять свой ум и требовательность! Возможность поступать честно и справедливо! Возможность не мухлевать, не приписывать, не лицемерить, не ходить в холуях! Выньте у них кляп изо рта!

И тогда их опять начнут уважать.

Сделайте это, если оно вам, конечно, надо.

А я обслугой быть не хочу.

15 мая

Вдруг пришло на ум.

Чиновники — слуги народа, а учителя — обслуга народа. Вроде однокоренные слова, а в корне разные.

Точно старею. Начинаю думать афоризмами.

18 мая

Настроение по-прежнему дрянь, а в таком состоянии меня все время тянет философствовать.

Зато я теперь знаю, почему нет книг о нынешней школе. Почему есть про бандитов, проституток, вампиров, олигархов, домохозяек, бизнес-леди, голубых, ментов, депутатов и бомжей, но нет про учителей.

Писать о школе напыщенно и исключительно в превосходной степени, как было положено раньше, — значит лицемерить. Слава богу, оных дел мастера нынче не востребованы. Пусть лучше ничего не будет. Молчание честнее.

Писать откровенно — большой соблазн в погоне за тиражом опуститься до чернухи, благо поводов достаточно. Публицистика и СМИ идут как раз таким путем, но писатели его благоразумно остерегаются. Или потому, что надеются остаться в веках, а с враньем это вряд ли получится. Или потому, что поздно, но спохватились: должно же быть хоть что-то святое! И, хотя ржавчина уничижения ударными темпами разъедает ореол подвижничества, чуть ли не мученичества российского учительства, кое-что от него еще осталось, и многие просто не решаются его трогать. Вдруг не выдержит и рассыплется в прах?

Наконец, есть третий вариант — пытаться писать честно, не очерняя, но и не приукрашивая. Это сродни воспитанию: если ребенка любишь по-настоящему, то и оценивать его стараешься объективно. Разве правильно не замечать у него дурные наклонности? Не то что неправильно — преступно! Но обязательно надо и хвалить, без похвалы ребенок хиреет.

Писать честно сложно, коммерчески невыгодно, вот и нет желающих. К тому же занятие это крайне неблагодарное: у нас каждый сам себе педагог, а потому бит будет автор многократно, воодушевленно и нещадно. Бит он, конечно, будет и в первых двух случаях, но там цели изначально предполагают высокую степень толстокожести. Здесь все больнее и чувствительнее.

И — что же?

В назначенные даты с разновеликих трибун еще звучат высокопарные речи о важности и благородстве учительской профессии. Но между ними уже повисла глубокая, тягостная, предгрозовая тишина…

Да, честно писать сложно.

Даже дневники. Я теперь поняла, почему их чаще всего заводят подростки: дневники ведут только очень смелые люди. И еще поняла, почему большинство скоро бросает. Многие думают — из-за лени. Нет. Просто трудно писать так, как думаешь на самом деле. Потому что, если это не примитивное фиксирование событий, а настоящий дневник, приходится заглядывать в себя столь глубоко, что не все, что там видишь, приятно. Как бы ни был чист колодец, грязь внизу все равно есть. Так лучше плавать на поверхности в прозрачных, отстоянных водах и получать удовольствие. Многие быстро это понимают. Даже в революционном переходном возрасте.

А если не боишься себя — боишься других. Боишься, что напишешь правду, и однажды близкие ее узнают. Ведь если ты не будешь щадить себя, то и других — вряд ли. Да и зачем?

И большинство молчит. Не пишет. Не хочет видеть, что происходит в себе и вокруг. Живет по принципу «забей и не парься». Вот он, главный девиз нашего времени! Поэтому и нет у нашего времени героев. А нет их — и ничего не меняется.

Давно живем в формате 4D: говорим одно, делаем другое, в отчетах пишем третье, думаем, разумеется, четвертое. А попробуй написать, что думаешь, или сделать, что говоришь! Как на ненормальную посмотрят. Потому как есть формат: говорим одно, делаем другое… И не лезь со своим уставом.

А я сама? Разве я не лицемерю? Разве здесь, в этом самом дневнике, я пишу всю правду до конца?

Нет. Потому что тоже все боюсь сказать даже бумаге. Я и сейчас покрываюсь холодным потом, представляя: вдруг со мной что-нибудь случится, и кто-то чужой или, того хуже, мама прочитает дневник? Зачем ей знать, какая я на самом деле? Она уверена, что я лучше, сильнее, а мысли мои чище. Она убеждена, что вырастила хорошую дочь, счастлива и горда этим. Зачем ей еще одно разочарование?

И еще…

Хорошо, хоть раз скажу все до конца.

Да, больше всего я боюсь себя. Потому что только я знаю, как часто у меня появляются дрянные, гнилые мыслишки. Большинство их, тут же решительно прогнанных, лишь мелькает в голове и вылетает, почти не отравив меня своим зловонным душком. Но иногда они находят темный укромный уголок и, затаившись, ждут своего часа. Как повилика, не имея корней, присасывается к добротному растению, опутывает его своими хищными стеблями и высасывает все соки, так и они, не имея совершенно никаких оснований, подпитываясь комплексами и страхами, разрастаются до мнений или даже убеждений, затем подобно гнойным нарывам вызревают и, наконец, прорываются ядом — грубостью, высокомерием, цинизмом…