Книга Лихолетье - Евгений Васильевич Шалашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из-за встречи с Павлом царь и царица едва успели перевести дух. Отдохнуть да поспать, как они собирались, уже не успевали. Нужно было переодеться и идти на пир. Посадские – купечество и ремесленники – из штанов выпрыгнули, дабы не ударить лицом в грязь, и закатили пир на весь мир. Может, при венчании на царство Ивана Васильича пиршество и побогаче было, да перемен блюд побольше. Только кто теперь скажет, сколько там блюд да разносолов выставили на стол шестнадцатилетнего отрока, ставшего первым русским царем? Но о чем твердо знали вологжане – что пир при коронации Даниила Мезецкого не уступал торжеству при вступлении на престол Бориса Годунова, а уж Василия Шуйского и вовсе превосходил! А кто скажет иное – пущай на себя пеняет!
Двенадцать перемен блюд, да три сорта вина, не считая медовухи и анисовки. За царским столом, правда, сидело не сорок сороков, а поменьше – с сотню. Но тоже – очень немало. Помимо ближних – земских бояр и старцев, откуда-то повылезали Рюриковичи-Гедеминовичи, посланники из немецких земель, о которых уже и думать забыли.
Посланников из Неметчины, ладно (там государств много, но «посланник» звучит солидно!), принять можно и за стол усадить. Но всех этих вынырнувших прихлебателей (ишь, вспомнили, что пращуром Рюрик был) государь приказал бы гнать в шею, если б не отсоветовала супруга. Вернее – советовать не советовала, но изрекла:
– Ежели идут – силу чуют!
Может, кто думает, что не дело бабу слушать, но Мезецкий от супруги плохих советов не получал…
Чем хорошо царям при венчании на престол, так это тем, что, в отличие, от свадебного венчания, можно вдоволь поесть. А иначе сиди голодным, как дурак.
И царь, и царица не ели со вчерашнего дня. С утра были исповедь, причастие. Есть хотелось ужасно, но приходилось себя блюсти, да еще и соблюдать чин – посылать особо отличившемуся гостю опричное блюдо с царского стола. Даниил Иванович, ставший царем недавно, запутался бы в таких тонкостях и позабыл бы о ком-нибудь, нанеся жуткую обиду, но архиепископ и тут все предусмотрел – возле царского прибора лежала маленькая бумажка, где было все записано-расписано: «Боярину Шеину – бараний бок; князю Одоевскому – ребрышко; воеводе Образцову – щучьи спинки в соусе; Леонтию Костромитинову – пирог с вязигой», ну и так далее, вплоть до какого-то князя Терского, коему нужно было послать сладкую кашу из сарацинского зерна.
К тому времени, когда уже и самому можно было есть, царь Даниил чуть не озверел и решил, что если и впредь ему придется сидеть на собственном же пиру голодным, так лучше придумать какую-нибудь награду. Навроде копеечек Василия Шуйского, только побольше и покрасивше, чтобы бояре не обижались. Может, позолоченную кольчугу или оружие с красивым рисунком?
«С другой стороны, – подумал царь, которому приходилось быть экономным, – на оружие да кольчуги денег не напастись. Можно просто – красивую грамотку на бумаге (а, ладно, можно и на пергамент разориться) с золотой (нет, позолоченной!) печатью, чтобы на стенку весить, потомству в назидание!».
Решив, что можно обойтись и грамоткой, царь повеселел и принялся за еду, успевшую изрядно остыть…
Народ гулял вскладчину, не покушаясь на припасы архиепископа (да и не было припасов – ляхи вылакали!), но в обиде никто не остался. Всей Вологдой загодя наварили пива, а уж закусить – чего Бог послал! Но пировали до самого утра – и ничего не сожгли, и никого не убили. Подрались, конечно же, зубы повышибали, носы расквасили. Но как же без этого? Венчание на престол – та же свадьба, а что за свадьба да без драки?!
Поздним вечером (если не ночью) царь и царица наконец-то остались одни. Мария, раздевшись до рубахи, присев на краешек сундука, расчесывала длинные черные волосы. Сам Даниил Иванович, скинув праздничный кафтан, откинулся на постели, но поняв, что слипаются глаза, вскочил. Больше всего на свете царь хотел спать и очень боялся заснуть. А нужно еще кое-что сделать. Бумаги посмотреть, с Костромитиновым поговорить. Пересиливая себя, Даниил Иванович встал, потер усталое лицо. Вспомнив кое-что, улыбнулся.
– Машка, а ты пистоль-то зачем взяла? – поинтересовался царь. – У нас тут стрельцы да дворяне под боком, не одна сотня, а ты с пистолем.
– Да по привычке, – нимало не смутившись, ответила жена. – Я с того раза, как мы с боярами из Москвы уходили, а потом в Кириллов монастырь обоз вела, с оружием не расставалась. Мушкет хотела взять, но сунуть некуда было.
– Отвыкать надо, – убежденно сказал Мезецкий. – Не дело это, если государыня Всея Руси с пистолем ходит. На то, чтобы тебя защищать, люди есть верные.
– Эх, Данила Иваныч, – покачал головой Мария. – Я уже нынче не знаю, кому верить можно. Тебе – можно, Машке, ну да еще отцу Матфею. Может, еще Леонтий Силыч не продаст и не предаст. А про остальных и не знаю. А ты как думаешь?
– А я, матушка-царица, по-другому мыслю, – задумчиво изрек царственный супруг. – Уж лучше я предателю поверю, чем верного человека во лжи заподозрю. Батька мой, Царствие ему Небесное, про покойного Ивана Васильича, царя нашего, так говорил – вот, мол, всем бы царям царь, но коли к людям у него веры нет, так и люди ему не верили. Отсюда все беды его. Того во лжи заподозрит, этого – в измене, вот и пошло-поехало. Помню, царь Василий Шуйский спрашивает чего-нить, а сам глазами так и буравит – где, мол, корысть твоя, да в чем ты меня, государя, обмануть хочешь? Тьфу, вспомнить противно! Из-за неверия и Смута на Руси началась. Тут ложь, здесь обман. Нельзя так…
– Господи, какой ты у меня!.. – восхищенно сказала царица. – Эти бы слова да услышал кто – не поверил бы.
– Ну, а кому я их говорить-то стану? – улыбнулся Даниил Иванович, подсаживаясь поближе к жене и беря ее за руку. – Только тебе и могу сказать… Да и то… – хмыкнул царь. – Тебе вот сказал – лучше предателю поверю, а сегодня, когда Пав-луху этого увидел, мысль была – кликнуть Гриню, чтобы мужика скрутили, в холодную заперли, а завтра можно и повесить. Как же – разбойник, на самого государя руку поднял. Ну, не