Книга Двое строптивых - Евгений Викторович Старшов

в три огня. Все бреши сразу им не залатать.

— А Мелигалл совсем плох. Второй день встать не может.

— Ну, найти, что ли, уже некого? Я не понимаю. Сделаем, как говорю, и посмотрим, что получится. Немец где?

— По острову гуляет, оскорбился на что-то.

— Пусть гуляет.

Георг, действительно, гулял, не обремененный мыслями, равнодушно созерцая красы природы и ужасы войны. И к первому, и ко второму он уже давным-давно привык.

Сипахи и здесь поработали на славу: редкие домики крохотных деревушек были сожжены, равно как и церкви, кругом валялись трупы тех, кто не успел укрыться в крепости. На дереве, рядом с опаленной огнем небольшой однокупольной церковью, раскачивался от ветра повешенный старик-священник. В другом месте янычары дружно жрали добытый скот, шумно гомоня. Дымы очерняли первозданную голубизну неба…

Немец забрался повыше и, поглаживая длинную белокурую бороду, наблюдал за перемещением части кораблей. Он догадался, зачем все делается, и, в принципе, одобрил, хотя, откровенно говоря, презирал и греков-ренегатов, и хозяев-турок. Он чувствовал себя чужим в этой грекотурецкой мешанине, но не страдал от этого.

Фрапан обладал рядом качеств, которые в той или иной степени характерны для многих представителей его народа. Он был исправный служака, опытный мастер, искусный в изготовлении разного рода пушек (бомбард, кулеврин и серпентин), обожал свою семью, давно уже жившую вместе с ним в Константинополе, и делал все возможное для обеспечения ее благосостояния.

И здесь как раз проявлялась еще одна сторона его немецкой натуры: Фрапана как истинного наемника не интересовала моральная сторона вопроса. Даже злодеяния он делал пунктуально и ответственно, не задумываясь о последствиях своих действий: лишь бы это приносило ему звонкую монету и, соответственно, благо ему и его семье. Не моргнув глазом, он согласился способствовать захвату Родоса, изготовив Мехмеду не только лучший чертеж родосских укреплений, но и их деревянный макет.

…А осада Тилоса продолжалась. На следующий день штурм был еще более яростным и проходил сразу на трех направлениях, накануне обозначенных мощным артиллерийским огнем с судов. По направлению к главной бреши торжественно понесли треххвостовой бунчук визиря, за которым шествовал и сам Мизак-паша, облаченный в кирасу поверх кольчуги (для пущей защиты).

Янычары из аркебузиров и лучников держали бреши под практически непрерывным обстрелом, чтобы защитники не могли и голов высунуть, в то время как прочие с приставными лестницами и баграми все более приближались к стенам тилосской крепости. И вот — сигнал на приступ. Турки лезут на стены, их приставные лестницы отталкивают копьями и шестами, но печальная участь падающих не останавливает следующих. Где стена обрушилась наиболее сильно, там уже без всяких лестниц, управляясь одними баграми, янычары отчаянно лезли внутрь — одни по плечам других, и казалось, нет силы, чтоб остановить этот напор… Но остановили.

Самого Мизака чуть было не убили камнем. Конечно, паша по лестнице на штурм не лез, но бился, надо отдать ему должное, в первых рядах у бреши.

Однако ни его личная храбрость, ни указующий авторитет не смогли исправить дело. Как обычно, к полудню, янычары выдохлись, и волны штурмующих откатились обратно к подножию горы…

Несколько раз за восемь дней турки ходили на штурм, но так и не смогли взять крепость. Мизак понял, что дальнейшее пребывание здесь бессмысленно, ибо нужны большие инженерные работы, на которые не было ни времени, не желания, ни сил. Посему он принял решение отвести свои потрепанные силы в Фискос и ждать там обещанного большого султанского флота, тем более что разведка — легкие фелуки, крутившиеся у Родоса — доносила, что орденский флот все-таки собрался к выходу.

Паша прекрасно знал о наличии у госпитальеров греческого огня. Конечно, было бы, пожалуй, славно и занятно разбить рыцарей на море благодаря подавляющему превосходству в судах, но… кто знает? Воюют ведь не числом, а умением, а он и так изрядно осрамился и на Родосе, и здесь.

Орденская флотилия уже не застала Мизака на Тилосе, и это было досадно для д’Обюссона, ведь он с великим адмиралом приготовил визирю неприятный сюрприз.

Главная орденская каракка была перевооружена замечательными немецкими многозарядными пушками (которые были описаны при прибытии Иоганна Доу). У всех — от магистра до Джарвиса — просто руки чесались испытать новинку на враге, но не вышло, к сожалению.

Флотилия доставила на Тилос оказавшееся уже ненужным подкрепление, а д’Обюссону осталось только поздравить бравых защитников и присудить им большую денежную премию, дабы поощрить за стойкость, а всех прочих, кто неравнодушен к дукату, вдохновить на аналогичные подвиги.

Да, у ордена за последнее время появились деньги — стараниями многочисленных послов к королевским дворам Европы. Это, конечно, не значило, что теперь золотом надо разбрасываться направо и налево, но в данном случае премия стала вовсе не лишней тратой. Кровь и отвагу никакое золото не оплатит, но все же лучше, когда оно есть, чем когда его нет.

Также следует упомянуть, что Мелигалл не доплыл до Фискоса и умер на борту корабля в страшных мучениях. Христианские источники сообщают, что незадолго до смерти тело его покрылось страшными гнойными язвами, все воспалилось, он зачервивел, и, не получая помощи от небес, умер, богохульствуя. Нет, автору его нисколько не жаль — по заслугам и кончина, но есть подозрение, что хроники намеренно сгущают краски и болезнь вовсе не имела таких ужасных симптомов.

Итак, декабрьская экспедиция турок наглядно показала и доказала, что нашествие не за горами, отчего все распланированные д’Обюссоном оборонные меры были еще раз согласованы и одобрены орденским советом. Теперь надо было приступать к их исполнению. Зная коварный нрав турок, великий магистр здраво рассудил, что нехристи, пожалуй, смогут напасть и под Рождество, когда их особенно не ждут, и потому работы начались безотлагательно. Поля пока не трогали — хотели дождаться озимых, а вот рытье траншей у бухт и снос домов и вырубку садов вокруг родосской крепости постановлено было начать незамедлительно. Однако первым актом в этой титанической драме самоуничтожения стало разрушение святыни на горе Филеримос.

17

Для Торнвилля это трагическое действо стало прологом умопомрачительного приключения, которое поистине стало испытанием как для него, так и для его дамы сердца.

Пока же месяц шел за месяцем, а осада Прекрасной Елены продолжалась безуспешно. Очевидно, славный старик Данте тоже попал на такую, разразившись впоследствии циклом стихов о Каменной Даме:

Пусть так моя сурова будет речь,

Как той поступки, что в броню одета.

Не жду ее привета, Окаменит она, оледенит.

Как