Книга Остановка в Венеции - Кэтрин Уокер

— То есть двадцатилетней девушке пришлось наблюдать вот такую смерть любимого? — ужаснулась Люси.

— И воспитанницы сталкивались с подобным кошмаром снова и снова?

— Некоторые выздоравливали, — обнадежила нас Люси.

— Клара никак не могла написать фреску после его смерти, она уже была на сносях. Физически невозможно, не говоря уже о душевном состоянии. Представляю, как она измучилась.

— Не знаю, — ответила Лидия. — Знает лишь Клара.

— Двадцать лет… — повторила Люси.

— Я в двадцать была совсем девчонкой, — сказала Лидия. — Но Клара, такая одаренная, возлюбленная Джорджоне — достойного во всех отношениях мужчины, — наверняка она отличалась от остальных. А замуж тогда выходили рано.

— Замуж — да, — возразила я, — но ведь она не просто покинула уютный отчий дом, чтобы влиться в другую любящую семью. Она оказалась фактически отщепенкой. Таддеа так полагала.

— Да, — проговорила Лидия. — Необыкновенная Клара.

— Не знаю, как мне дальше жить в этом доме, — вдруг воскликнула Люси, проникнувшись трагедией. — Это невыносимо! — Она помрачнела.

— Но, Люси, — запротестовала я, — вы же ее и спасли! Без вас мы бы ничего о ней не узнали, она бы потерялась навсегда. Вы ее последняя опора, как донна Томаса, — монахиня спасла ее в то время, а вы сейчас. Неужели ее дух не полюбит и не защитит вас в этом доме, который стал ей приютом? И не только ей! Взять, например, меня. Вы же преемница благородного начинания. И поэтому все мы здесь.

Я подбежала к ее креслу и, кинувшись на колени, обхватила ее руками. Люси зарыдала. Мы с Лидией, обняв ее с двух сторон, тоже расплакались.

— Боже, — проговорила я, — спасибо тебе за Ка-да-Изола! И за вас, дорогая моя Люси! Вы мой ангел!

Встревоженный Лео втиснулся между нами, целуя всех, до кого мог дотянуться, пока мы не обратили на него внимание и не принялись гладить, обливаясь слезами.

— Ох, — наконец выдавила Люси, вытирая слезы и смеясь. — Ad ogni uccello il suo nido e bello.

— Что это значит?

— Нет места лучше дома, примерно так, — тоже рассмеявшись, ответила Лидия.

Глава седьмая

«Вчера мне вновь приснилась Рипоза».

Дневник пока видела только Люси, она продержала его у себя всю ночь. Утром она молча вручила мне листки. Я отнесла их к себе, закрыла дверь, села на кровать и принялась читать. Голос Клары. «Вчера мне вновь приснилась Рипоза». И дальше…

1 апреля

Я устала упираться в эту стену, которая преграждает мне путь к счастью. Моя работа движется вперед, а жизнь — нет. В мастерской сплошные перемены.

На прошлой неделе к Z приходил один вельможа, обсудить заказ и посмотреть работы остальных. Синьор Вендрамин очень знатный и выглядит внушительно в своем бархатном платье. Он не только заказчик, но и друг; Z вхож в его богатый дом. Я умираю от любопытства — что же он заказал моему учителю? Он, как и все, изумился, увидев меня в мастерской. И это тоже надоедает. Я уже давно не считаю себя диковинкой, но посторонние продолжают удивляться. Вельможа подошел к моему мольберту и вслух поразился, что такое дитя, как он меня назвал, являет подобное мастерство. «Ваша непревзойденная ученица», — с широкой улыбкой обратился он к Z, будто речь шла о чем-то неслыханном. «Да, она чудо», — ответил мой учитель.

Тогда благородный господин сделал мне отдельный заказ, предложив в качестве сюжета миф о Персефоне, видимо отвечающий, как он считает, моей девичьей натуре. Но он должен знать, что там довольно мрачный сюжет. Я попробую наполнить картину тайной и поэзией по примеру моего учителя. Никаких прелестниц, собирающих гиацинты. Дзордзи мне поможет советом, он всегда рядом. Шутит с остальными, говорит о нашей свадьбе, будто она состоялась много лет назад, все смеются. Выйти за него замуж было бы пропуском в рай. Винченцо, я думаю, одобрил бы. Хоть Дзордзи и не знатный в общепринятом смысле, зато никто другой ему в подметки не годится. Однако от непреодолимого препятствия никуда не деться. Нукка сойдет с ума и начнет укорять меня — и Винченцо в придачу, — что я мараю честь семьи, рушу будущее ее детей, затеваю скандал и скатываюсь в трясину. Уважаемые люди будут нас сторониться. Взывая к покойному отцу как к якобы суровому моралисту, она впадет в истерику. Она не предаст его память! До конца дней своих.

Она явно готовит скандал. На днях за ужином ненавязчиво поинтересовалась у Винченцо, как там поживает еврей-лютнист. Не собирается ли Винченцо снова нанять его? Непривычно пускать еврея в дом, сказала она, хотя играет он сносно. Она что-то чует и ищет повод устроить свару. Я изобразила безразличие. Винченцо спокойно разъяснил, что еврей-лютнист, во-первых, христианин, а во-вторых, самый признанный в Венеции молодой живописец. «Да? — удивилась Нукка. — Ну, надо же. А на вид самый настоящий еврей». Прости меня, Господи, но я желаю ей смерти.

Что же с нами будет? Невыносимо мучительно видеться только на публике. Z тоже страдает. Он сказал, что нам надо как-то уединиться, что это пытка — изображать счастливую дружбу. «Нам нужно улучить момент, Клара, — сказал он. — Всего один миг». Я стояла рядом с его столом, вокруг никого не было. Ответила, что подумаю и постараюсь найти способ.

Вот теперь вся в раздумьях. Первая пришедшая на ум мысль — монастырский дом. Может быть, донна Томаса поймет? В Ле-Вирджини ведь позволено бывать мужчинам. Больше ничего в голову не идет. Надо открыть ей душу. Я могла бы пожить там немного, если бы мне заказали еще портрет. Может, она разрешит встречаться с Z в гостевой. Она ведь знает про козни Нукки. Мне почти шестнадцать, некоторые подруги уже замужем. Я с ней поговорю. Вот Дзордзи посмеется, когда узнает, что я и в самом деле все организовала. Мы будем встречаться в монастыре!

10 апреля

Он приходил вчера вечером.

Донна Томаса прониклась моей бедой и даровала свое покровительство. Она многим заменила мать, а я, кроме нее, другой и не знала. Молила донну Томасу позволить мне написать ее портрет, но она хочет, чтобы я писала Буону, которая совсем не блещет красотой, однако затмила всех музыкальностью. Заботливая рука художника может прибавить Буоне уверенности, с многозначительной улыбкой поделилась своей надеждой матушка, выразительно изогнув бровь. Обязательно когда-нибудь напишу этот милый мудрый лик.

Он пришел, когда девочки уже разошлись. Донна Томаса встретила его сама. Внимательно вглядываясь в его лицо, она привела его ко мне в гостевую. Он выглядел таким красавцем и, что меня особенно тронуло, неожиданно юным и смущенным. Мы немного побеседовали. Затем донна Томаса ушла, предупредив, что через час вернется.

Мы остались вдвоем в прекрасно знакомом мне доме. Так неожиданно оказалось это уединение и так престранно он в нем смотрелся, что я не удержалась от смеха.

«Ох, Клара, что мне для тебя сделать?» — качая головой, спросил он. Завсегдатай блестящих званых вечеров, он терялся в монастырской аскезе.