Книга Телониус Белк - Фил Волокитин

Несмотря на свою лихость, я неожиданно всхлипываю.

Телониус Белк мой пропал. А я, вот, остался.

Мне нужно уехать до того, как на горизонте появится машина моего отца. Я помню её очень хорошо и узнаю из сотни других, проносящихся мимо меня по трассе. Она, тупорылая, чёрная и лакированная, как огромная неношенная галоша.

Мимо проносятся все кому не лень, а на меня никто не обращает внимание.

Десять утра на часах. Понимаю, что время моё вышло.

Я чувствую, как Ботинок подъезжает к моему окну и вглядывается в комнату, где я только что погасил свет навсегда. Потом заворачивает к Кудряшке. Он заходил туда всегда, передо мной. И был у неё как дома. И ключи от её квартиры у Ботинка, разумеется, есть. И приезжал он, возможно, почаще, чем раз в полгода.

Но вместо Кудряшки ему открывает какая-то другая, приветливая финская бабушка.

У меня еще есть минут пять. Может быть меньше. Если не успею, то он окликнет меня из окна и придётся идти назад. Уж слишком хорошо мое расположение на трассе видно из так и не занавешенного окошка.

И вдруг странная машина останавливается вдалеке. Красная с оранжевыми всполохами в черном ободке – как реклама крыльев из Бургер Кинга.… Открывается дверь. Я не верю своим глазам. Гремит сигнал. А я всё равно не верю своему счастью.

Знакомое какое-то лицо на переднем сидении. И я, кажется, этому лицу тоже знаком – улыбается, руками машет…

Вглядевшись, я вспомнил. Видел его в супермаркете несколько раз. Вроде, тот самый, Росмолайнен у которого пропала собака. Или, может быть, это кто-то ещё.… Какой же маленький город эта Иматра. Даже если соединить все эти Кархумяки и Тууликаалио в одно – все равно, меньше Петроградского района получится…

А за рулем моя любимая кассирша, вспыхивает от радости как спичка, – гордится тем, что узнала меня и приглашает сесть. Я отмахиваюсь, мол, мне далеко, в Хельсинки. Нам и нужно в Хельсинки, спокойно говорит Росмолайнен и я понимаю его, – Залезай-ка, саксофонист, залезай…

Хельсинки – похож на любой другой город, но с добавлением кучи чаек. Фокус в том, что если добавил туда чаек – всё. Ни на какой город больше не будет похоже.

Этот город уже почти мой.

Я уже два дня здесь, а он все красивее и красивее.

Надо было приехать сюда совсем одному, чтобы понять, что поздняя ночь и раннее утро тут как два разноцветных фломастера. Что острова здесь как материк, а материк, наоборот отрезан от острова огромными подводными ножницами. Я успел подружиться с унылым портовым псом и поссориться с ворующими еду чайками. От некипяченой воды из фонтанчика у меня болит живот, но симптомы проходят, как только закусываешь её свежим озёрным воздухом.

Снега в Финляндии уже практически нет. И льда, тем более, тоже.

Ночь я провёл в парке. Никто меня не тревожил и выспался я как медведь.

Ну а сегодня настало время легализовываться.

Эх, лучше бы я туда не ходил. Вышел из конторы я бледный – дальше некуда.

И вот, сижу теперь прямо перед отвергнувшим меня социальным центром.

Выбираю из Лайниного списка слово «Голодовка». Потом на картонке пишу. Пишу я большими буквами, используя обороненный кем-то маркер – приходится долго на него дышать и слюнявить. И вот, наконец, получилось что-то изобразить. И вдобавок получилось добавить рядом суровую прищуренную белку.

Похоже, что из окна на меня смотрят. Приоткрывают двумя пальцами жалюзи и наблюдают за тем, как я раскладываю здесь свой злачный, вонючий бивак.

Я уверенно вытаскиваю из урны окурок и знаком прошу прикурить первого попавшегося финского гражданина. Он солидно одет и видел, как я копался в окурках, но все же протягивает мне дорогую зажигалку не дрогнув. Я кивком благодарю. И мне в ответ улыбаются – сперва он, а потом улыбку уже подхватывает чей-то деловитый ребёнок и она проносится вокруг меня как оборонённая кисея… Потом замирает.

Наверное можно найти какой-нибудь другой выход из сложившейся ситуации, но я не могу выбирать .Как я уже говорил, с первой же попытки сделать выбор я проваливаюсь и лечу. Лечу, пока не почувствую, что провалился окончательно. И я буду готов к этому, как только доем свой батон с датским травянистым майонезом.

Вообще-то думать в моей ситуации тоже не надо. Надо играть и играть.

Я вынимаю саксофон и прилаживаю к нему эску. Не получается подогнать её из-за скопившейся зелёной накипи и тогда я нашариваю в кармане Ботинкову карточку. Накипь легко поддаётся, а карточка падает в забрало городской канализации. Мне теперь все равно…

Кто-то из проплывающих мимо татуированных гномов в чёрных капюшонах заинтересованно останавливается, но я машу рукой – не готов ещё, мол – и тот проходит дальше

Интересно, почему я ещё не готов? И к чему. Всё, вроде бы на месте.

А всё ли? Но, впрочем, не всё ли равно? Раздумывать – только время тянуть. К чему тянуть время?

Издаю звук и чувствую, что получается именно так, как хотел. Точнее так, как хотел Белк – раздаётся кривой, но мощный звук альт-саксофона. На меня оборачиваются даже чайки. А прохожие свотрят удивлённо, как будто я несогнутыми пальцами на рояле сыграл. И я готов продолжать. Играть до тех пор, пока не пробьёт Round Midnight .

Момент первого удивления прошёл. Никто не обращает на меня внимания. Даже чайки. Я остался совсем один.

Впрочем, почему же совсем один? Тут есть кто-то ещё. Чувствую как этот «кто-то» доедает за мной майонез из пластмассовой миски.

Старый знакомый – портовый, затерянный пёс. Его сегодня забыли покормить, как и меня, но что поделаешь – я это сделаю за всех тех, кто отдувается за него в море…

Я достаю из рюкзака ингредиенты для морошкового кофе – батон чиабатту, зелёную мексиканскую пасту с надисью «текс мекс»… Крошу всё это в стакан, потом поливаю водой из бутылки. Как будто детская игра в куличики здесь происходит у меня. Зачем я это делаю, интересно? Собака ведь взрослая и побитая жизнью. Несмотря на дружелюбие, у неё довольно скептический взгляд. Она не будет со мной в морошковый кофе играть, как не старайся.

Но собака тщательно обнюхивает морошковый кофе и ест его до тех пор, пока не наедается. Потом вылизывает стаканчик и просит ещё.

– Телониус Дог, – осеняет вдруг меня, – Ты ведь Телониус Дог, верно? Тело не ус? Тело? Не ус?

Тело не ус…

Собака сурово гавкает и поднимает обе лапы так, словно старается напугать. Потом садится рядом со мной и не отходит уже ни на секунду.

Послесловие

Я сижу в кресле с метрономом в руке. Не спится.

Ломаю негнущиеся пальцы, потом собираю их вновь.

«Расскажи кому-нибудь» – сказала Яннике мне сегодня с утра. – «Про собаку свою. Или кто там у тебя был до неё, я всегда забываю. Будет легче, если кому-нибудь рассказать то, что с тобой было».