Книга Хиллсайдский душитель. История Кеннета Бьянки - Тед Шварц

Далее Бьянки пояснял:

– Почему я вспомнил, что мать держала мои руки над огнем, а перед тем отхлестала меня веником? Кое-что случилось; я размышлял о нашей жизни на Вилла-стрит, потому что… старался соблюсти хронологическую последовательность, хотя она и не строгая. Я пытаюсь осмыслить разные события. И вспоминаю дальнюю комнату и кое-что… Помню, один раз мать начала швырять в отца тарелки. У нас там была лестница… Они повздорили, и в итоге, помню, у него пошла носом кровь и он лежал наверху, на кровати. Но меня это тоже касалось. В доме существовало противостояние, к которому был причастен и я. Я знаю. И тогда знал. Я это чувствовал, но в точности понять не умел. Просто чувствовал. Тот сон и все, что тогда происходило, – благодаря этому я сумел ухватить воспоминание, которое пытался восстановить. Вот так все и было. Мама наверняка наказала меня по конкретной причине – причина всегда была, – и вот теперь я вижу, как она тащит меня через столовую в кухню, к плите. А сначала я забыл об этом. В том доме – знаю, что вспомнил о Вилла-стрит неспроста, – в том доме существовало противостояние, оно там крепко засело. Будто слово, которое знаешь и оно вертится на языке, а вспомнить никак не можешь.

– Но вы помните, что отец вступился за вас в тот… поэтому ее гнев перекинулся на него, она начала швыряться тарелками и так далее?

– Нет, его не было дома. Отец…

– Так это два разных эпизода…

– Да. Отец был азартен – он любил играть на скачках. И вообще, на похоронах ему в гроб положили лошадку, ну да, и до кучи букмекерскую таблицу. И родители… временами он ставил слишком много. Ничего такого – просто хотел подзаработать, понимаете, но вечно проигрывал. И вот папа… наверное, они повздорили из-за ставок: помню, он спускается по лестнице, а в него летят тарелки. Я стоял между гостиной и столовой. Увидев, что творится, я отступил назад, в гостиную. Помню, когда все закончилось, я тихонько поднялся наверх; папа лежал на кровати, на спине, и прижимал к лицу платок, потому что у него шла носом кровь. Может, в него угодила тарелка, или он сильно разволновался, – не знаю.

– Если говорить о гневе, то ваша мать, судя по всему, вымещала его, не задумываясь.

– Да, я… Если вы ознакомились с текстами бесед, которые со мной проводили, когда началась вся эта история, меня уже просили дать описание матери, и я дал верное, честное и откровенное описание. Я много перечувствовал, пока читал, чту о ней написали, вспоминал ее поступки. Она могла быть очень безрассудной, очень раздражительной. Да, очень. Знаете, я даже не понимал. Наверное, не хотел понимать.

– Как же вы могли этого не понимать, Кен?

– Видите ли, иногда родители, даже зная… Получается вроде как перемена ролей. Иногда родители, даже зная, что их сын разорил птичье гнездо, увидев это собственными глазами, не хотят верить, ведь их сын никогда такого не сделает. Понимаете… мне и в голову не приходило, что мать может быть плохой. Мама плохая? Никогда! Я не видел в ней личность. Я видел только маму. Теперь, когда я начал смотреть на нее как на друга и на личность, как на живого человека, такого же, как все мы, я вижу ее недостатки. Теперь я куда яснее понимаю, что временами она бывала несправедлива и безрассудна.

Потом Бьянки стал рассказывать о своем отношении к смерти отца и о желании бросить школу:

– Да, я хотел заниматься чем-то другим. Не учебой. Ну да, особенно после того как не стало отца. Свобода для меня значила больше всего остального, и просиживание штанов в классе не входило… в мои представления о правильном времяпрепровождении. К тому времени, когда папа умер, мы только начали узнавать друг друга как отец и сын. Словно впервые выползли из своих коконов. Кстати, мама тогда осталась дома, она работала, а мы с папой, мои дядя, тетя и двоюродный брат отправились в Олд-Орчард-Бич в штате Мэн за пару месяцев до его смерти. Папа умер в июле, а мы ездили туда в начале июня, на неделю-две. Тогда я впервые проводил время вдвоем с папой. И это было круто. Я только начал с ним сближаться. А потом мы вернулись, и его вдруг не стало.

Знаете, что самое смешное? Папа умер на работе. И к нам… к нам пришли двое полицейских. До нас пытались дозвониться, но мать, видимо, «висела» на телефоне, поэтому они явились лично. Когда они пришли, я с друзьями играл на крыльце в карты. Услышал, что мать плачет, понял, что дело плохо, пошел в дом, мне всё рассказали, и я… Помню свое горе, помню, каким потерянным, каким несчастным я себя почувствовал. Мать говорит… мать говорит, что я стоял и орал, орал, орал. Не помню, чтобы я орал. По-моему, я ушел к себе в комнату, немного поплакал, после чего за очень долгое время, до самых похорон и после них, не проронил ни слезинки. И потом тоже не плакал. Даже когда видел, как плачут другие. Пару лет после этого я просидел дома, никуда не выходя, ну, кроме школы.

После школы сразу шел домой, в свою комнату, и запирался там. Просто… я очень переживал, понимаете? Бедный папа по-прежнему очень много для меня значил. О нем ведь до сих пор говорят с уважением, потому что он много сделал для других людей – совершенно бескорыстно. И у меня от этого тепло на душе. Понимаете, его до сих пор помнят. И вот, перед тем как уехать в Калифорнию, я… Помню, там было снега по пояс. Но меня это не остановило. Кладбище, где он похоронен, большое, акров восемьдесят-девяносто. Просто огромное. Называется кладбище Гроба Господня. На участке, где лежит отец, одни только плоские могильные плиты. Я взял машину у мамы, сказал ей, что мне надо кое-куда съездить. Подъехал к кладбищу как можно ближе, припарковался на обочине, потом почти полмили прошел пешком, перемахнул через бетонную ограду примерно вот такой вышины и очутился перед бескрайней снежной пустыней. Не спрашивайте, как мне удалось отыскать могилу. Я просто пошел вперед и, когда решил, что уже хватит, повернул направо, чуток попетлял и – в точку! – нашел папу. Смахнул снег… и… и встал на колени, прочел молитву, поговорил с ним, ну, понимаете, и ушел. Пару лет мне снились сны.

Далее Бьянки стал пересказывать содержание снов про отца:

– В них всегда была доброжелательная атмосфера, понимаете? Он сидит в кресле, я вхожу, устраиваюсь рядом, мы молчим, но мне кажется, будто мы разговариваем, понимаете, и я ощущаю особенную близость к нему. Он говорит мне, что все будет в порядке. Мне долго такое снилось, года три, а потом перестало.

Затем Кен с врачом поговорили о жизни до ареста, после чего перешли к убийствам. Сначала, признался Бьянки, его изумили предъявленные обвинения, а потом, вроде бы не переключаясь на другую личность, он довольно ясно стал припоминать смерть жертв. Однако по-прежнему ничего не понимал.

– Если бы вы знали, сколько раз я твердил себе: почему, почему я? Почему я здесь? За что? Я могу просмотреть полицейские рапорты – они все у меня есть. Доказательства и всякое такое. А я все равно не могу поверить, понимаете? Мы с Дином все думаем и думаем целыми днями, потому что это в голове не укладывается – такое просто невозможно. Должна… должна быть какая-то еще причина. Я… Понимаете, теперь… я допускаю, что мог сотворить с этими погибшими девушками нечто такое, чего не осознавал. Мне по-прежнему не верится, что я лишил кого-то жизни, но сейчас я столько всего узнал, что уже готов допустить это. Не могу представить, чтобы я был с этими девушками, чтобы я их убил, но на это указывает множество фактов, и я вынужден признать вероятность случившегося. Понимаете, мне ведь есть что терять. У меня семья, сын, хорошая работа. Неужели я способен на такую… такую отвратительную вещь, как убийство? Понимаете, жизнь слишком драгоценна. Не знаю. Я… я просто… я все еще не верю, что сижу за решеткой. Просыпаюсь ночью и думаю, что я дома. А потом, знаете, как обухом по голове: господи, я ведь в тюрьме! За что мне все это?