Книга Наша Рыбка - Робин Фокс

– Петя, не уходи, зачем так? Останься, надо просто поговорить. Игорь пьян, он не соображает…

Он словно ее не слышал. Даже не взглянув в ее сторону, он развернулся и вышел вон. Было темно. Постояв несколько секунд перед закрывшейся дверью, Ясна повернулась ко мне, уткнулась в грудь и заплакала.

Глава восемнадцатая

Дорога была пыльная, солнечное утро заливало ее золотыми потоками, машины плыли в этом на первый взгляд дружелюбном, но на самом деле мертвом свете осени.

Я был в солнцезащитных очках, а Воронцов на соседнем сиденье жмурился от света, и выражение его лица было совершенно непонятным.

Его голос в трубке я услышал спустя четыре дня после случившегося. Я кинулся к телефону, думая, что это Ясна. Но это был он. На самом деле его звонка я тоже ждал, конечно.

– Почему она не звонит? – нервно воскликнул он вместо приветствия.

– Не знаю. Я сам не понимаю, – признался я.

– Ты говорил с ней?

– Нет, она не подходит к телефону.

– С ней что-то случилось! – С паническим надрывом прошипел он.

– Нет, просто… – Я не мог придумать, что сказать. Он же только что озвучил мои мысли, глупо было возражать.

– С ней что-то случилось, – повторил он.

– Подожди… Я позвоню ее родителям. Да, давай я позвоню ее родителям и… перезвоню тебе.

Сегодня я забрал Воронцова у метро, и мы отправились в путь. Ясне нужно провести еще некоторое время в больнице, так сказала ее мать. Но зачем? И что мешало Рыбке сказать нам это самой? Что-то заставляло меня возвращаться в самое начало отношений, когда она то и дело пропадала.

– Значит, ты разговаривал только с ее матерью? – спросил Петя. До этого мы молчали всю дорогу. – У меня плохое предчувствие… Осторожнее, сука! – тут же крикнул он красному внедорожнику, который подрезал нашего скромного черного «жука». – Она не стала бы просто так нас игнорировать, – продолжил он через некоторое время. – Случилось что-то… плохое.

– С чего это?!

– Я знаю! Я знаю и все! – он вздрогнул и повернулся ко мне. – Мне сегодня снилось… Короче, это была река. Я переходил ее вброд. Чем дальше шел, тем становилось темнее, как будто на всю картинку наложили холодный синий фильтр. Было страшно, просто ужасно страшно. И холодно. Я вылез на противоположный берег, меня била сильная дрожь. И я был голым! От берега вела тропинка, почему-то не хотелось наступать на нее. Ты слушаешь? Так вот, на тропинке было что-то склизкое, как будто вся она состояла из разлагающейся плоти. Я дошел до вытоптанного участка травы, в центре стояла лошадь. На лошади сидел кто-то… Не знаю, я даже не мог на него посмотреть. Хотелось просто орать в голос от страха. Но я зачем-то шел к этому отродью. А потом оно подняло руку и указало на что-то пальцем. Я думал, на меня, но обернулся. Там стояла Ясна! Она была словно мертвая, серая какая-то. Она прошла мимо меня, подошла к этой лошади и… Я реально начал орать и проснулся.

Я взглянул на него и снова уставился на дорогу. Вот же ублюдок. Умеет испортить настроение.

Онкологический центр в подмосковном городишке. Мне представлялось высокое здание из грязноватого, светло-зеленого стекла. Я знал, что к нему ведет указатель на повороте, но он оказался совсем не таким, каким я его себе воображал. Здоровенный, заполненный унылым черным шрифтом, он был приделан к какому-то низкому столбу, стоявшему в куче дорожной пыли.

Я как-то интуитивно понял, что мы приехали.

Никакого стеклянного небоскреба не было – был длинный черный забор с замызганной проходной где-то посередине. За ним стояли жалкие приплюснутые домишки – больничные корпуса: может, их было два, может, три, а может, и вовсе один. Мы вошли на территорию все в том же молчании, хотя теперь оно приобрело какой-то красочный оттенок. Всю окружающую убогость отличал лишь печальный, тепло-золотой свет осеннего солнца, заливавший бурными потоками даже это захолустье. Под ногами хрустели подсохшие листья, я слушал этот звук очень внимательно – он меня отвлекал от тревоги.

Вход в нужный корпус я даже не запомнил, словно шел во сне. И я все твердил и себе, и Пете, что в таких больницах совсем не обязательно находятся раковые больные – есть и те, которым просто удаляют какие-нибудь доброкачественные опухоли. Вроде нашей Ясны.

Темный холл, бахилы, охранник – да, кажется, это было. Я поднимался на третий этаж вслепую, хотя на лестнице и было светло от солнца. Дальше я помню уже гораздо отчетливее: тошнотворный запах столовой и облезлые стены коридора, их странный, насыщенно-розовый цвет с подтеками под потолком. Тщедушного старика, сидевшего в коридоре у окна, – там стояли несколько кресел, стол и телевизор. А еще помню палаты – все до одной открытые (или, может, они были вовсе без дверей?), но в них не стерильно-бело, а желтовато, страшно и мерзко, хотя и не грязно.

Наш путь подошел к концу. Перед нами появилась все такая же бездверная палата. По порядку, что я успел выхватить за долю мгновения, пока искал глазами Ярославну: слева стояли две койки; на первой, куда тянулся проводок капельницы, под одеялом неподвижно лежал кто-то толстый, на второй – опрятная бабуля с садоводческим журналом в руках. Справа тоже было две кровати. Та, что стояла подальше, у окошка, от которого дуло, была тоже занята какой-то женщиной, но я видел лишь ее перебинтованные ноги – в изголовье кровати сидели две посетительницы, они-то и не давали ее разглядеть.

На последней кровати лежала моя Ясна. Она не обратила на нас внимания, продолжая то ли спать, то ли с полуприкрытыми веками смотреть в телефон. В отличие от остальных, она лежала поверх одеяла, словно ей не было холодно. Ее короткий пушистый халат такого же насыщенно-розового цвета, как и коридорные стены, растекался пятном по темному колючему пледу.

– Яночка, – проговорила бабуля, выглядывая из-за садоводческого журнала. – Миленькая, это, кажется, к тебе пришли.

Обернулись обе посетительницы и женщина, возле которой они сидели. Ясна пошевелилась и медленно подняла голову.

Боже, теперь и я уже знал, что что-то не так!

На ее лице промелькнуло удивление и наконец радость. Она села на кровати и протянула к нам руки. Пока мы обнимались, остальные в палате что-то говорили, будто ободряя, готовя нас к чему-то. Я никак не мог понять, зачем это все, и только прижимал Яснину руку к губам и спрашивал, почему, почему она нам не звонила, почему не поднимала трубку. Под халатом ее рука была перебинтована.

– Я не знаю, не знаю, – шептала она в ответ и никак не могла отпустить нас.

Какое белое и осунувшееся было у нее лицо! Глаза казались чуть навыкате, под ними появились тени. Я то ли успел забыть, какие маленькие у нее пальцы, то ли они стали еще меньше, чем были раньше, – совсем детская исхудавшая ручонка.

– Выйдем в коридор, – наконец сказала она, и только тут я заметил, что ей требуется прилагать усилия, чтобы пошевелиться и встать. – Как я рада, что вы приехали вдвоем.