Книга Город Лестниц - Роберт Джексон Беннетт

– А мне плевать. Делайте как я говорю. И да, сервируйте его в нашем лучшем фарфоре. И побыстрее.

Питри резво уносится выполнять поручение.

– Она думает, ты ее собираешься убить, – тихо сообщает Сигруд.

– С чего бы это ей такое думать? – удивляется Шара.

Сигруд пожимает плечами.

– Она не сопротивлялась?

– Она пошла за мной с таким видом, – говорит Сигруд, – словно ждала этого весь день.

Шара продолжает наблюдать за женщиной: та пытается отереть слезы, но руки дрожат так сильно, что она утирается чуть ли не локтем. Насколько проще было бы допрашивать обычного головореза…

Приготовления в приемной завершены, и Питри отводит пожилую всхлипывающую женщину туда, где Шара ждет ее за небольшим скромным столом, на котором сервированы две чашки, блюдца, печенье, сахар, сливки и исходящий паром кофейник. Несмотря на приличные размеры помещения, в уголке разом стало уютно – ни дать ни взять чья-то маленькая гостиная.

– Садитесь, – командует Шара.

Торская хлюпает носом и садится.

– Не хотите ли выпить кофе? – спрашивает Шара.

– Кофе?

– Да.

И Шара наливает кофе себе.

– Почему вы предлагаете мне кофе?

– А почему бы и нет? Вы ведь у нас в гостях.

Ирина обдумывает ответ, потом кивает. Шара наливает ей кофе. Ирина принюхивается к завивающемуся над чашкой пару:

– «Витлов»?

– Очень хочу услышать ваше мнение, – говорит Шара. – Зачастую люди, которых мы принимаем, чувствуют себя обязанными нахваливать все, что пробуют. Им, конечно, не откажешь в вежливости, но хотелось бы честных отзывов. Что скажете?

Ирина прихлебывает кофе и чмокает:

– Замечательный вкус. Просто отличный. На удивление хороший кофе.

Шара улыбается:

– Вот и прекрасно.

А потом улыбка ее становится печальной:

– Скажите… а почему вы плакали?

– Что?

– Почему вы сейчас сидели и плакали?

– Почему?.. – Ирина задумывается, а потом отвечает: – А почему бы мне не плакать? Причин веселиться у меня нет. Мне остается только плакать.

– Вы в чем-то провинились? Ошиблись где-то?

Торская издает горький смешок:

– А вы разве не знаете?

Шара не отвечает. Она просто сидит и наблюдает за собеседницей.

– Оглядываясь на прошлое, я понимаю: я только и делала, что ошибалась, – вздыхает Ирина. – Всегда и во всем. Это все была одна большая ошибка. Это-то им от нас и нужно? Всем этим идеалистам и фантазерам. Им нужно, чтобы мы совершали ошибки вместо них…

– Вместо кого вы ошибались?

Ответом ей становится тот же горький смех:

– О, они слишком умны, чтобы посвящать старуху вроде меня в свои помыслы… Они знали, что я… как бы ловчей выразиться… они знали, что рискуют из-за меня. Обойтись без меня они не могли, но знали, что рискуют. Ох… как подумаю о матушке, о бабушке… что бы они сказали, если б увидели меня сейчас… И я…

Тут она снова пытается залиться слезами.

Прежде чем у нее получается, Шара быстро спрашивает:

– А почему они не могли без вас обойтись?

– Почему? Да я же единственная там убиралась. Разве нет?

– У профессора?

Ирина кивает.

– Я же одна могла к нему заходить в университетский кабинет. И они пришли и сказали: «Ты ведь дочь славного Мирграда! Разве пепел прошлого не стучится в твое сердце?!» И я сказала, что, конечно, стучится, а как же. Они не удивились и даже до вежливости не снизошли – видно, привыкли, что все соглашаются…

Шара понимающе кивает – и быстро прикидывает новую стратегию допроса. Она всего несколько раз имела дело с такими информаторами: обычно эти люди настолько обозлены на жизнь, замучены и запуганы, что сведения бьют из них ключом. Точнее, выливаются потоком, сносящим все на своем пути. Допрашивать такого информатора – все равно что пытаться удержаться на спине бешеной лошади.

Она пытается зайти с другого боку и успокоить женщину:

– А как вас зовут?

Ирина вытирает слезы:

– А вы разве не знаете?

Шара отвечает ей печальным взглядом, в котором при желании можно прочесть что угодно.

– Меня зовут Ирина, Ирина Торская, – тихо отвечает ее собеседница. – Я уборщица в университете. И я отмывала от грязи тамошние стены и полы двадцать четыре года. С самого времени, как его построили. Точнее, восстановили. А теперь я думаю: помру – и эти камни меня забудут…

– И вы работали с доктором Панъюем?

– Работала?.. Да будет вам. Вы так говорите – работала, словно мы были коллеги. Словно он со мной, как с равной, советовался, типа: «Вот, Ирина, какое дело, нужно ваше мнение…» Я уборщицей была. Чашки за ним мыла. Пол мела, полировала медь, обметала пыль с книжных полок. Со всех этих бесконечных полок… – Тут ее немного отпускает, и праведная ярость уходит из голоса. – Вы меня убьете?

– С чего бы мне убивать вас?

– За то, что его убили. Это ж из-за меня.

– В смысле? Вы же его не убивали.

– Нет, конечно, это не я его убила. Но я думаю… без меня тут не обошлось.

– Как это произошло, Ирина? Расскажите мне, пожалуйста.

Та делает глубокий вдох, откашливается:

– Он проработал в университете всего несколько дней, когда они пришли. Прямо в квартиру заявились. Я ведь ходила на… собрания… всякие. Там собирались люди, которые не хотели больше иметь дела с шало… с сайпурцами.

Шара кивает. Она понимает Ирину, и Ирина это видит.

– Вы меня за это ненавидите? – спрашивает она.

– Некогда – да, могла бы ненавидеть, – вдруг – и неожиданно для себя – честно отвечает Шара.

– А сейчас – нет?

– У меня на ненависть не хватает ни сил, ни энергии, – вздыхает Шара. – Я просто хочу понять других людей. А люди – они и есть люди.

И, бледно улыбаясь, пожимает плечами: мол, что тут поделаешь?

Ирина кивает:

– Думаю, это мудро – так к жизни относиться. Я была не настолько мудра. Я ходила на собрания. Во мне было много гнева. Мы все были полны гнева. И эти люди… так они на меня и вышли.

– А кто они?

– Они никогда не называли мне своих имен. Я спрашивала, но мне ответили, что так безопасней. Сказали, что им грозит опасность. Всегда. Кто им угрожает, не сказали.

– Сколько их было?

– Трое.