Книга 1991. Измена Родине. Кремль против СССР - Лев Сирин

Избираясь в депутаты, я не ставил перед собой задач политического переустройства государства, а собирался концентрироваться на проблемах науки, образования, развития научных исследований, в частности в области информационных технологий и развития полупроводниковой электроники, так что ничего неестественного в том, что я стал народным депутатом СССР, по тем временам не было. Кстати, перебирая недавно старые бумаги, я обнаружил свою предвыборную программу, как кандидата в народные депутаты СССР, и могу сказать, что если бы я сегодня в ней что-то бы и изменил, то очень немногое. А свое выступление на втором съезде народных депутатов я включал в более поздние сборники своих статей. Да и сейчас 99 % того текста я бы оставил без изменений, потому что речь там в основном была посвящена проблемам науки и образования – атака на Академию наук начиналась уже тогда.

Однако я должен сказать, что уже на первом съезде народных депутатов я был сильно огорчен, когда пришел на первое заседание партгруппы – тогда была такая практика. Мы заседали в Андреевском зале Кремля – в зале Верховного Совета СССР, хотя сам съезд проходил в Кремлевском Дворце съездов. Так вот на этом заседании, я помню, поразился тому, как народ орал, топал ногами по совершенно несусветным поводам. Точно так же на меня отрицательное впечатление произвел и сам первый съезд народных депутатов, который вся страна смотрела по телевизору, три недели не работая. Вместо того, чтобы заниматься практическими вещами, необходимыми государству, съезд превратился в митинг, где депутаты один за другим кричали по поводу того, как у нас в стране все плохо и ужасно. Я дал тогда интервью журналу «Наука и жизнь», где сказал, что мы любые всесоюзные конференции и семинары готовим гораздо тщательнее, чем был подготовлен этот съезд народных депутатов.

Санкт-Петербург, февраль 2010 г.

Николай Луконин

Луконин Николай Федорович – экс-министр атомной энергетики СССР. Родился в 1928 г. на станции Имам-Баба, Туркменская ССР. В качестве председателя государственной комиссии участвовал в приемке в эксплуатацию объекта «Укрытие» для 4-го блока Чернобыльской АЭС и пуске оставшихся трех блоков.

– Аварию на Чернобыльской АЭС нередко называют закономерной предтечей экономического краха Советского Союза. Каковы были обстоятельства этой трагедии? Как вы узнали об этой аварии и сразу ли в полной мере поняли масштабы катастрофы?

– Чернобыльская авария застала меня в Москве. Была суббота. В Министерстве среднего машиностроения, в состав которого входили все АЭС страны, проходил партийно-хозяйственный актив. Я, в то время еще директор Игналинской АЭС, приехал пораньше. Захожу к первому замминистра Мешкову Александру Григорьевичу. Он говорит: «Хорошо, что зашел. Садись. Слушай. Сейчас буду разговаривать с дирекцией Чернобыльской станции. Там произошла тяжелая авария». Первый же вопрос его был: «Как охлаждается реактор?» Ему отвечают: «Охлаждается нормально, но у нас нет дополнительных поглотителей». То есть в 9.20 утра, когда происходил этот разговор, спустя 8 часов после аварии, когда никакого реактора уже не было в помине, а был лишь сильный пожар, Мешкова убеждали, что «все нормально», да еще просили дополнительные поглотители нейтронов, хотя на станцию уже и зайти-то было нельзя.

Мешков меня спрашивает: «У тебя есть лишние поглотители? Звони главному инженеру, пусть отправит их на Чернобыльскую станцию». Звоню. Ведь раз требуют поглотители, значит, можно зайти в центральный зал, опустить их в пустые каналы… Я на всякий случай распоряжаюсь взять пробы в 30-километровой зоне вокруг станции, где у всех АЭС равномерно распределены датчики; хотя, в принципе, когда станция работает нормально, мы с них снимали показания только раз в месяц, чтобы зафиксировать, изменился ли радиоактивный фон в сравнении с естественным.

На коллегии в министерстве собравшимся об аварии так со слов ее руководства и сообщили: на ЧАЭС было два взрыва, и все. На следующий день после аварии я приехал к себе на Игналинскую и по вч-связи стал звонить в Чернобыль. Дозвонился. Прошу замминистра Мешкова, который уже был там. Он говорит: «Поглотители, которые вы сюда отправили, уже не нужны. Реактора больше нет!»

– Виноват ли, на ваш взгляд, кто-то конкретно в обширном радиоактивном заражении гражданского населения, как это произошло в Чернобыле? Можно ли было его избежать в таких масштабах?

– Можно. На всех станциях была специальная кнопка, которую в случае большой аварии с выходом радиоактивности в окружающую среду следовало нажать, после чего сообщение об аварии в автоматическом режиме шло в горком партии, в исполком, в милицию, специалистам станции и так далее. Кроме того, после нажатия этой кнопки по всем громкоговорителям рядом со станцией тоже автоматически должно было начать передаваться обращение к гражданам: никто не должен находиться на улице, во всех помещениях закрыть окна и форточки, радиоактивное загрязнение. Но эту кнопку никто на Чернобыльской станции не нажал. Растерялись. Руководство ЧАЭС не знало, что делать. А ведь люди гуляли как ни в чем не бывало по улицам. Более того, некоторые строители-монтажники даже подъезжали с детьми поближе к станции, смотрели, как она горит.

Помню одну женщину с ребенком. Она получила на щитовидную железу 400 бэр – биологического эквивалента рентгена – очень большую величину. Но ее двухлетний сын получил аж 1200 бэр. Поинтересовались, откуда она. Выяснилось, что с хутора, который располагался как раз по направлению ветра с Чернобыльской станции, куда и пошла самая грязь. «Я, – говорит, – находилась в хате, убиралась, а мальчик на улице играл в песочнице». Так вот эта хата, в которой даже не были закрыты форточки, в три раза снизила воздействие радиации на ее щитовидную железу. То есть, повторяю, если бы по инструкции была нажата кнопка, как действовать населению в этой критической ситуации, это значительно снизило бы степень радиационного поражения людей, живущих вблизи станции. Кроме того, в Чернобыле был специальный запас нерадиоактивных йодистых таблеток. По инструкции персонал станции должен был разносить их населению. Выпив такую таблетку, человек насыщает щитовидку нерадиоактивным йодом, и она уже не будет брать радиоактивный; вот почему, кстати, сейчас на Дальнем Востоке так активно раскупают йод. Но тогда в Чернобыле даже такие элементарные вещи не делались.

А возможна была эта дикость потому, что директор Чернобыльской атомной станции перешел работать на нее с тепловой станции и физику реактора совершенно не знал. Незадолго до этого сняли главного инженера Чернобыльской АЭС, специалиста из Томска-7, где есть промышленные ядерные реакторы по производству плутония, сняли за то, что он призывал не скрывать нарушения, а на его место поставили опять же специалиста с тепловой станции, который в ядерной энергетике ни бе ни ме. Заместитель главного инженера пришел на ЧАЭС с завода в Комсомольске-на-Амуре, специализировавшегося на ремонте атомных подводных лодок. Но ведь физика водо-водяного реактора и физика реактора на графитовом замедлителе – это совершенно разные вещи. Именно эти люди – и никто меня в этом не переубедит – и виноваты и в самой аварии, и в ее последствиях. Директор станции, ее главный инженер и его заместитель по эксплуатации. Все они потом получили по семь лет заключения. Директор и главный инженер живы до сих пор, а заместитель главного инженера Дятлов умер.