Книга Вишневый луч - Елена Черникова

В ожидании Его решения уцелевший народ Благодати выметал мусор, оставшийся от последней глобальной цивилизации.

И только потом стало совсем хорошо.

Потомуч охнул и схватился за поясницу:

- Вот оно где, светопреставление твоё, - сердито сказал он мне, кривясь от прострела. - Ну, а я-то где? Обманула?

- Да ты везде. Не заметил?

- Нет.

- Врёшь.

- Ничего, ты у меня ещё попляшешь... - и разобиженный Потомуч улетел с диким посвистом. Однако через десять минут он вернулся и, осклабясь, изрёк:

- Я тут полетал и кое-что повидал. Рассказать?

- Нет.

- Ну, слушай. - Он поудобнее устроился на люстре. - Залетаю давеча в уютное кафе. Народишко чаёвничает. Ну, прям что твоя благодать: у всех на мордашках офонаренный кайфулино.

- Не соизволите ли выражаться каким-нибудь одним, единым стилем, а, месье Потомуч? Очень уж заковыристо. Уши вянут, видите ли...

- Никак нет, сударыня. Не соизволю. За окном, понимаешь, постмодернизма куча лежит. Из неё в одну сторону морковка торчит, а в другую любовка, посерёдке зацветает капустофель. Музыка природы. Слушай дальше как есть. В кафе приводят маленькую девочку лет семи. Чистая правда! Всё это было десять минут назад! При девочке мама в шубе, папа с нормальным человеческим лицом и тёти-дяди с шампанским и большими коробками. Взрослые встречают некий праздник. Друзья кругом и звуки песен. Дарят девочку многообразными конфектами. Дитя малое потрошит короба, вынимает что покруче, поярче: оказалось, леденец. Я сам залюбовался! Крупный, всамделишный, как при царе Горохе, блестящий леденец: реалистичная, рыжая лиса, хвостатая-прехвостатая! Палочка в леденце - настоящая, деревянная. Хорошая вещь! Дитя мигом суёт лису в ротик, облизывает и удивлённо вопрошает маму: "Ой, почему на носу лисы шарик?" Девочка, видимо, решила, что эта лиса - мутант, у которой на остреньком и весьма миленьком носике что-то вздулось и, по странной прихоти взрослых, засахарилось. Мама в этот момент выпивала первый бокал шампанского, рот занят был, посему на девочкино изумление отреагировала другая дама, видимо, друг семьи: "Это же Колобок!" Девочка не понимает. Разглядывает мутированную лису, явно желая продолжить облизывание. Но - вопрос-то не отвечен! Вторая попытка той же дамы: "Ты сказку про Колобка читала?" Бедная девочка смекает, что от этих взрослых правды не добиться, засовывает в ротик лису-леденец, вместе с её необъяснённым шариком, и уходит тусоваться по кафе, пока её родня и друзья допивают праздничные напитки. Ну что, съела?

- Ты это мне?

- Да-с. Тебе. Кому ты собираешься сказки рассказывать, ежели у семилетней девочки в самом центре Москвы, в кафе одного сильно творческого клуба, на лисьем носу - шарик! Всё. Кончились твои сказки! Колобок, наконец, погиб. На самом деле. Не читала девочка! Оч-ч-енно концептуальная нынче была лиса! Кондитеры думали моментик засахарить: вот она, лисонька, хороша стерва, но и Колобок ещё живой, и будут они вечные архетипические друзья! Корефаны в сахаре! Ха! Разбежались! А девочка-то - всё. Ку-ку. Шарик у неё на носу! Нету Колобка! Нету!!!

- Ну, не плачь, ну не убивайся ты так, - погладила я Потомуча, отчего маленькая ошибка стала очень большой. Потомуч раздулся, как та лягушка (см. остальные сказки), расфыркался. - Я всё понимаю. Знаешь, как Ему тяжко было первых любопытных из Едема выгонять? А пришлось.

- Ненавижу тебя! - завизжал Потомуч. - Ох, как ненавижу-у-у-у! Ты хочешь исправить ошибки! Ты смерти моей хочешь! Вот ты кто! У неё, вишь, Колобок укатился!!! О, куда катится мир...

Я попыталась успокоить несчастную ошибку, но нелогичный Потомуч, хоть и раздулся, лопнуть отказался и, попылив ещё с полчаса, всё-таки вылетел в окно.

ДУШЕПРИКАЗЧИК - ПЕЧКА

Помню: в хорошие времена, когда всё это было ещё в будущем, бабушка сказала, что перед смертью непременно сделает распоряжения об архиве, если у неё будет архив. Я тогда полагала, что ей около восьмидесяти, и фраза "Если будет архив..." показалась мне чересчур элегантной.

Бабушка, естественно, расслышала мои бестактные мысли:

- Суди не суди, а будет по Писанию.

- Прости. Что будет?

- Я недавно ходила в книжный магазин, - сообщила бабушка невероятную новость. О ту пору она никуда не выходила, тем более туда, где ей страшно. - Читала полку с мемуарами.

- Всю? - не поверила я.

- Да, - кивнула бабушка, - естественно. Там стыд и позор.

- Долой стыд и позор! Врут?

- Не больше обычного. Хуже всего их неверие в Бога и непонимание триединства времени. И жадность. Ну, и властолюбие. С учётом физического состояния мемуарируемых, это всё гнуснейшая раздевалка мемуарирующих, до нечистого исподнего.

- Прелестно-извращённые неологизмы, бабушка. А что там со временем у... мемуарирующих?

- Когда трахаешь труп, надо быть хотя бы вежливым, - сказала она. - А у этих новых мемуарщиков отвратительный атеизм. Они полагают, что мёртвые сраму не имут в юридическом аспекте. Хамы, не понимающие, что всё, что происходило, то и происходит одновременно, сейчас же! А то, что только будет, уже на самом деле произошло, только нам ещё не доложили. Надо запретить невежливые мемуары, - неожиданно сменила тон и лексику бабушка.

Я невежливо усмехнулась, представив это в развороте. "Е.... трупы вежливо!" - табличка над мемуарной полкой. Призыв к авторам и читателям.

- Ждите ответа... ждите ответа, - проныла бабушка, - вам обязательно ответит оператор машинного доения!

- Ничего если я запишу? - попросила я.

- Стой. Это не всё. В одной из этих могил, тьфу, мемуарных помоек, я обнаружила описание несчастной любви поэта к женщине, в жанре политического доноса, причём в терминах эпохи холодной войны. Ты представляешь? Уже и Советский Союз ушёл, а этот комок навоза, считая себя поэтом, кроет соперника конформистом!

Бабушка редко возмущалась так искренне сильно, и я поняла, что этот малопонятный отчёт о походе в книжный есть предисловие к чему-то более жгучему.

- Итак, ты меня понимаешь. Да?

- В целом, - согласилась я. - Надо ещё при жизни выбрать душеприказчика и написать список лиц, коим категорически запрещается вспоминать покойного имярек под страхом невыносимого материального страдания. До правнуков. Чуть только ваня прилюдно вспомнит олю, начинается опись имущества до полного разорения во всех коленах.

- Душеприказчиком должна быть печка! - перебила бабушка. - Нельзя оставлять на Земле ни слова, ни жеста, пригодных для толкования. Ни одной строчки черновиков. А если пишешь на машине, перед смертью надо выдрать винчестер и закатать в асфальт на Сицилии.

- А мыслеформы разбить, размолоть и развеять над четвёртым энергоблоком в Чернобыле, - понятливо киваю я. - А вместо эпитафии на могильном камне писателю заготовить и собственноручно написать: вспоминать воспрещается! Список, ну кому воспрещается, прилагается. Понимаю.