Книга Тощие ножки и не только - Том Роббинс

Лестница собора была довольно невысока, но Эллен Черри сумела-таки занять позицию, обеспечивавшую ей неплохой обзор «сценической площадки». Она уже заняла было свое место на ступеньках совсем, как вдовствующая королева занимает свое место в ложе, как неожиданно ей на плечо, нежно и почти неслышно, аки голубь, легла чья-то рука, а над ухом протрубил хорошо знакомый глас:

– Кто бы мог подумать! Благослови Господь мою грешную душу! Это ж моя любимая девочка!

Сомнений не было: рядом с ней, во всей своей жутковатой красе стоял преподобный Бадди Винклер, улыбаясь ей сквозь сияние новых золотых зубов.

– Дядя Бадди! Какими судьбами! Ой, сколько у вас золота во рту! Ваших зубов хватило бы, чтобы замостить ими небесные улицы!

– А твоей помады – чтобы раскрасить ворота преисподней! Но, моя пташечка, я вот что тебе скажу – приятно, что ты завела разговор о небе и что я нашел тебя в непосредственной близости от дома Божьего, пусть даже это и прогнивший дом. Надеюсь, ты пришла не сюда, не в эту папистскую уродину?

И оба обернулись на здание собора. Сначала их глаза скользнули на сто тридцать футов вверх, к остроконечным близнецам-шпилям, после чего парашютиками плавно опустились на грешную землю.

– Нет. Пусть я и Иезавель, дядя Бадди, но Иезавель протестантская.

– А у тебя язычок, как и у твоей мамы, моя милая.

В ответ на эти его слова Эллен Черри с понимающим видом улыбнулась – мол, знаем, знаем, и щеки Бадди тотчас вспыхнули, словно он либо устыдился воспоминаний о язычке Пэтси, либо разгневался.

– Ну-с, так что же ты все-таки делаешь здесь? – спросил он, когда к нему вернулось самообладание. – У дверей, чрез которые входят в этот вертеп самые богатые из ловцов человеческих кошельков в Нью-Йорке? Кстати, кое-кто из них, я могу добавить, щедро жертвует и на мое дело. Надеюсь, ты понимаешь, что без лишнего шума. – И он провел рукой по впалой щеке – этот кратер было не в состоянии заполнить все золото Форта Нокс вместе взятое. – Мы с моими единомышленниками обзавелись тут неподалеку собственным офисом. В Австрийском банке. Там к нам отнеслись лучше, чем наши дорогие соотечественники.

Австрийцы и к Гитлеру отнеслись неплохо, подумала Эллен Черри, а вслух произнесла:

– Я тут просто жду одного человека.

Она украдкой взглянула на Перевертыша Нормана, раздосадованная тем, что Дядюшка Бадди помешал ей вникнуть, в чем же заключается хитрость его номера. Ведь для этого надо было постоянно следить, причем очень и очень внимательно.

– Как я понимаю, это не наш с тобой общий знакомый Бумер? Нет-нет, я уже наслышан, вы давно не живете вместе, и надо сказать, это известие меня расстроило. Расстроило до глубины души. И я уповаю, что Господь поможет мне стать тем инструментом, что вновь соединит вас, глупышей, в единое целое.

– Ну, об этом ты сначала поговори с Бумером.

– А я уже говорил с ним.

– Ты? С ним?

– Представь себе. Сегодня утром твой муженек завалил ко мне в офис. И знаешь что он мне заявил? Что начистит мне и моим святошам морду, если с твоей головы слетит хотя бы один волосок, пока ты находишься на работе – в этом твоем сатанинском кафе, куда ты, как я узнал к своему великому прискорбию, снова устроилась. Кстати, об этом нам тоже надо поговорить.

Только не это, подумала Эллен Черри; в ее планы не входило обсуждать «И+И» с дядей Бадди. На какой-то момент она даже забыла про Перевертыша Нормана – ее мысли занимал поступок Бумера. Ну кто бы мог подумать, что бывший муж встанет на ее защиту!

– Он тебе так и сказал? В таких выражениях?

Неожиданно ее сердце наполнилось чем-то таким, чему она даже не знала названия.

Преподобный Бадди Винклер был затянут в горчичного цвета костюм из акульей кожи, который сидел на нем в облипку, что так и хотелось пустить по кругу кружку для сбора пожертвований, лишь бы только внести залог и выпустить его сдавленную мошонку на волю. Белая рубашка была накрахмалена так, что стала уже почти пуленепробиваемой, а у воротничка старомодным виндзорским узлом был повязан серый галстук. Узел был такой внушительный, что издали могло показаться, будто Бадди страдает какой-то особо зловредной формой зоба. На ногах у него были мягкие черные ботинки, на вид словно пожеванные волками. Зато теперь его улыбка лучилась золотом, а голос не утратил и единой калории своего прежнего жара.

– Конечно, конечно. Бумер беспокоится, чтобы у его милой женушки все было хорошо. Как, впрочем, и я. Но что ты с ним сделала, моя милая? Откуда у него на голове этот жуткий педерастический берет? Где он его взял? И еще его «искусство»? Как я наслышан, у него сейчас выставка. У парня была настоящая мужская работа. Признайся честно, это ты превратила его в художника?

– Слава Богу, я не имею к этому ни малейшего отношения. Он сам превратил себя… в того, кем захотел стать.

И снова на плечо Эллен Черри опустилась невесомая рука Дядюшки Бадди.

– Когда ты была совсем крошкой, ростом с вершок, то, бывало, любила смотреть в тарелку с фруктовым желе – особенно ты любила малиновое, и чтобы побольше сливок сверху – и видела там Санта Клауса. «А у меня в тарелке Санти», – говорила ты. Даже в тарелке тебе виделись картины. Мы уже тогда поняли, что ты у нас особенная, не такая, как все. Поэтому никто особо не удивился, когда ты решила заняться живописью. Но вот Бумер Петуэй… ума не приложу, какой из него художник?

– Обрати внимание, это ты сказал, а не я.

– Но ты со мной согласна?

– А что, разве Бумеру в детстве не мерещился в тарелке Санта Клаус?

– Черт, то есть нет, конечно. Он набрасывался на сладкое с такой скоростью, что просто не успевал рассмотреть, что там у него в тарелке.

– Вопросов больше нет, – вздохнула Эллен Черри.

Небо темнело на глазах, всасывая в себя дневной свет, подобно сепаратору, «чтобы затем выплюнуть снятое молоко. Перевертыш Норман скоро уйдет. Эллен Черри попыталась сосредоточить свои мысли на нем в надежде, что ей удастся уловить что-то вроде особой грации или чистоты, но преподобный Бадди Винклер и тут счел своим долгом вмешаться.

– А это кто такой?

– Кто?

– Вон тот убогий, на которого ты все время исподтишка поглядываешь. Можно подумать, я не заметил.

– А-а-а, этот.

– С тех пор как я пришел сюда, он даже не пошевелился. Стоит себе истукан истуканом, как тот индеец из табачной лавки. Он что, больной? Или как?

– Он уличный артист.

– И когда же он начнет выступать?

– Он уже выступает.

Преподобные пальцы сжали ей плечо. Нет, Бадди даже ее встряхнул, пусть и легонько.

– Да он же парализован, моя милая! Или это его номер? Паралич? Он демонстрирует его публике? Эх, как низко пал шоу-бизнес! Стоит ли удивляться, что Господь призвал Эда Салливана к себе!