Книга Призраки Гойи - Жан-Клод Карьер

Уже сорок лет Гойя приходил сюда два-три раза в неделю с тетрадью для эскизов, но ему до сих пор не наскучило. Сидя на скамье, он наблюдал за гуляющими, делал набросок карандашом, рвал его, выбрасывал и начинал снова. Таким образом, за четыре десятка лет он нарисовал несколько тысяч фигур, которые иногда использовал для крупных работ, но чаще откладывал наброски и больше к ним не возвращался.

Этот заложник собственной глухоты, не слышавший ни грохота экипажей, ни смеха, ни конского ржания, ни собачьего лая, ни приближающегося грома, не мешал собственным глазам и рукам делать свое дело. Дожив до шестидесяти четырех лет, он уже не мог сомневаться в том, что это его призвание.

Как-то раз, осенью 1811 года, одна картина так сильно поразила Гойю, что он замер и несколько секунд стоял неподвижно. Он увидел, как незнакомая молодая женщина шагает по аллее в сопровождении дуэньи, направляясь к остановившейся карете, поджидающей ее. В самом деле, свидания порой назначались накануне или за несколько дней.

Эта женщина, совсем юная на вид, шла, прикрывая лицо веером. Дверца экипажа открылась, и оттуда показалась мужская рука: ничего особенного. Однако в тот миг, когда девушка опустила веер и обернулась, чтобы что-то сказать дуэнье, Гойя, находившийся в четырех-пяти метрах от нее, остолбенел. Перед ним предстала Инес Бильбатуа. Художник только что заметил ее в нескольких шагах от себя, но то было не бледное изможденное лицо Инес, которое он увидел несколькими месяцами раньше, в тот вечер, когда она постучалась в дверь его мастерской, а молодое, улыбающееся, сияющее лицо, прежний ангельский лик.

У Гойи не было никаких сомнений: это она. С некоторых пор ему, пожалуй, пора было привыкнуть к возвращению некоторых знакомых призраков: сперва призрака Инес, поначалу изнуренного долгим заточением, с угасшим разумом, уповающего на него одного. Затем художник снова встретил Лоренсо, преображенного, деятельного, уверенного в себе, властного, такого же реального, как человек, которого он когда-то знал. И вот, теперь он узрел своего любимого ангела, возвращавшегося к нему по одной из аллей сада резвой и легкой походкой.

Гойя опомнился, отшвырнул тетрадь с карандашами и направился к экипажу, в то время как мужская рука вложила кошелек в руку дуэньи, и дверца закрылась. Он подошел слишком поздно. Кучер уже подгонял лошадь, карета удалялась слишком быстро. Гойя понимал, что бесполезно звать и кричать. Он всё равно бы не услышал, даже если бы ему ответили.

Художник остановился возле дуэньи и спросил, показывая пальцем на экипаж, кто эта девушка. Пожилая женщина что-то ему сказала, но он не расслышал. Старая история: ему каждый раз приходится объяснять, что он глухой, совершенно глухой, а также что собеседник должен четко выговаривать слова и смотреть ему прямо в лицо. Однако беззубая старуха не могла говорить как следует. Ни одного слова она не произносила внятно.

Гойя снова спросил, указывая на карету, которая была уже далеко:

— Кто эта девушка?

Дуэнья смотрела на него с подозрением. Этот человек мог быть кем угодно: клиентом, родственником, несчастным отцом, полицейским в штатском, почем знать?

В конце концов старуха решила, что это клиент. Дуэнья назвала имя и заверила мужчину, что девушка очень ласковая, любезная и страстная (что редко встретишь в наше время, прибавила она) и, главное, только делает первые шаги на этом поприще — она совершенно невинна, не такая, как другие, она еще юна и свежа.

Гойя не понял ни слова из того, что прошамкала старуха, и снова вскричал:

— Кто это? Как ее зовут?

Дуэнья повторила имя девушки, но он его не расслышал — виной тому был беззубый рот.

Художник отошел, подобрал с земли карандаш и тетрадь и протянул всё это старухе со словами:

— Напиши мне ее имя. Вот здесь.

Она не умела писать и сказала об этом незнакомцу, он же снова не понял. Гойя продолжал кричать и жестикулировать, стоя перед беззубой каргой. Прохожие и другие проститутки останавливались либо оборачивались. Внезапно художнику показалось, что он понял имя, которое произносили старые губы. Он спросил:

— Эмилия?

Дуэнья покачала головой и повторила имя. Гойя снова спросил:

— Алисия?

На сей раз он попал в точку. Она кивнула. Он осведомился, вернется ли девушка. Нет, не сегодня, ответила старуха. Не сегодня. Она не собиралась сегодня возвращаться.

Художник понял. Он спросил:

— Завтра?

Дуэнья кивнула. Да, завтра Алисия вернется, завтра она будет здесь. Наверняка.

Она прибавила, но он не расслышал:

— Завтра вы сможете с ней встретиться.

Гойя приходил на следующий день и через день, но так и не увидел девушку. Дуэнья сообщила ему, что ее компаньонка сейчас чрезвычайно занята. По словам старухи, она была всем нужна. Ах, говорила она об Алисии, уж об этой-то нечего беспокоиться. Мужчины валят к ней валом, словно мухи на мед.

Гойя, пораженный сходством девушки с Инес и убежденный в том, что эта Алисия, которую он видел только мельком, ее дочь (иначе и быть не могло), узнал у старого камергера домашний адрес Лоренсо и отправился к нему в воскресенье после обеда, не сомневаясь, что ему повезет и он застанет его дома.

Художник не ошибся. Касамарес, занимавший двухэтажные апартаменты напротив королевского дворца, как раз заканчивал полуденную трапезу вместе с женой Генриеттой и тремя детьми, приехавшими к нему в Мадрид. Гойя попросил доложить о себе. Его немедленно приняли.

Лоренсо сжал художника в объятиях, как и во время их первой встречи, в день судебного процесса над инквизиторами. Он представил ему свою жену Генриетту, пухлую блондинку, и троих детей — двух девочек и мальчика, не слишком довольных тем, что им предстоит жить в Мадриде.

Отдавая дань традиции, Гойя поздравил мать и детей с прибытием, уже рассматривая их как потенциальных моделей, выпил чашку кофе, согласился выкурить сигару, но не решался заговорить об Инес и Алисии. Десять минут разговор, продвигавшийся крайне медленно и тяжело из-за глухоты художника, кружил вокруг проекта будущего музея. Гойя входил в состав комитета, призванного отбирать картины, которые предполагалось отправить во Францию. Лоренсо, остававшийся в этом отношении истинным испанцем, несогласный с большинством придворных поданному вопросу, посоветовал художнику выбирать второстепенные произведения, дабы не лишать Испанию великих творений прошлого, таких, как «Менины» или «Капитуляция Бреды». Гойя пообещал об этом позаботиться.

Он спросил о судьбе инквизиторов. Приговоры приведены в исполнение, ответил Лоренсо. Большинство монахов находятся в тюрьме, в провинции. Осужденные на смерть казнены.

— Даже старик? — спросил Гойя. — Тот, что был главой ордена в Мадриде?

— Нет, не он, — ответил Лоренсо. — Во всяком случае, пока нет. По-видимому, он слишком слаб для того, чтобы подвергать его гарроте. Он даже не смог бы прямо стоять на плахе.