Книга Белый, белый день... - Александр Мишарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да что вы! Откуда у них…
Карл Греве сделал серьезное лицо и произнес:
– Они считают это выступление для вас престижным!
Мордасов ударил кулаком по столу.
– Престижным? Для меня?! Оно было бы престижным лет тридцать назад. Когда Большой был Большим! А я был никем! А сейчас все наоборот!
Он плюхнулся в кресло и жестом попросил себе шампанского. Выпил и начал переводить дыхание.
– Сейчас – это клоака. Отстойник… пародия на самого себя.
Он снова глотнул шампанского и выкрикнул:
– Престиж! Для меня! Для меня и Метрополитен уже не престиж… Зальцбург – да! Ковент-Гарден? Иногда…
Его выметнуло из кресла, и он начал мерить широкими шагами гостиную.
– Какой это был театр! Действительно – Большой. С великими мастерами! С великими дирижерами. А какой хор! Он, правда, и сейчас остался.
Альберт Терентьич остановил его, протянув свой бокал, чтобы чокнуться с маэстро.
– Значит, вы уже были в Большом? В эти дни? – И сам тут же расхохотался.
Мордасов развел руками и тоже рассмеялся.
– Грешен! В первый же день сбежал от вас… И еще утренник один…
– Значит, все-таки была идея спеть «Кармен», – поднялся Карл Греве.
– Воспоминания! Одни воспоминания! Они так живы. Я буквально задрожал, когда вошел в этот божественный зал. Через двадцать семь лет. У меня руки дрожали! Ноги не слушались…
– Говорите! Говорите, Лука Ильич, – раззадоривал старика Альберт Терентьич.
– А когда заиграл оркестр… Это еще было ничего… Не помню фамилию дирижера… Погас свет… У меня выступили слезы… – Мордасов глубоко вздохнул и только махнул тяжелой рукой: – А потом… Как начали петь… Виолетта… Каким-то кошачьим визгом. Альфред… «Травиату» давали! У Альфреда такой «звучок» – словно ему кто-то коленом на горло наступил. Типичная русская теноровая школа. Гортань зажата, горло сдавлено, чтобы си-бемоль выкрикнуть! Это еще от Козловского пошло… Но тот хоть гений был… а эти… Он снова махнул рукой.
– Жермона вообще не слышно! Это при такой-то акустике!
Мордасов перевел дыхание и молчал несколько секунд.
– А я ведь помню дель Монако на этой сцене. С Архиповой и Лисицианом. Вот с кем бы сравниться! Поспорить с покойником. Да уж, верно, поздно! Лет десять бы назад!
– Да у вас голос сейчас лучше, чем десять лет назад! – почти гневно выкрикнул Альберт Терентьич.
– Лучше, – мрачным голосом подтвердил Карл Греве.
Лука Ильич посмотрел на одного, потом на другого и, наконец, произнес задумчиво:
– Голос… может быть… и лучше. Да я сам – хуже! – И махнул рукой, останавливая их протесты: – И не спорьте! Что вы про меня… знаете?!
Квартирка была маленькая, с двумя миниатюрными комнатами и крохотным коридором, в котором Мордасову было не развернуться.
Пока Мордасов вручал Гале Комоловой цветы, огромную коробку шоколада и еще какие-то пакеты, Стасик и бабушка вынуждены были отступить в коридорчик, ведущий в кухню.
– Ой, зачем же так много! – улыбалась, благодаря, Галя. – У нас все есть. Ну спасибо, конечно. Спасибо!
Она подпрыгнула, чтобы поцеловать Луку Ильича.
– А это наша бабушка Калерия Викторовна. Теперь она с нами живет.
Бабушка – строгая, прямая женщина с папиросой в руке – подала Луке Ильичу руку для поцелуя. Лицо у нее было напряженное и пунцовое.
– Очень приятно, – проговорила она прокуренным голосом. – Давно мы вас ждали…
– Мама! Что ты такое говоришь! – вспыхнула Галя. – Ну проходи, проходи, Лученька!
И она подтолкнула Мордасова в большую комнату, во всю длину которой был накрыт стол.
Мордасов оглянулся и увидел пристальные глаза Стаса.
– А с тобой-то мы не успели поздороваться!
Он протянул свою большую руку молодому человеку. Тот как-то полувоенно шаркнул ногой и коротко кивнул, пожимая руку гостя.
Их взгляды встретились, и Мордасов увидел, как напряжены его синие – в мать – чуть встревоженные глаза.
– Садись! Садись вот сюда. На главное место, – суетилась Галя. – У нас все по-простому. По-русски! И селедочка под шубой. И огурчики солененькие… И квашеная капустка. Все со своего участка. Помнишь наши шесть соток знаменитые? Мы втроем там все лето вкалываем! Вот только бабушке нельзя наклоняться…
– Галина! Гостю это совершенно неинтересно! – пробасила Калерия Викторовна.
– А я болтаю невесть что… От волнения! – рассмеялась Галочка. – Ты же понимаешь меня, Лученька?
– Понимаю! Все понимаю… – улыбнулся Лука Ильич.
Все расселись. Стол действительно ломился от разных салатов, овощей, каких-то домашних заготовок, соленых помидоров, тертых сыров с зеленью, аппетитных маленьких огурчиков, домашних баклажанов, мяса, заливных из рыбы и курицы и прочая, и прочая… Стояли графины разных калибров с водкой, настойками, винами и бутылка дорогого коньяка.
– И твое… И твое поставим сюда же…
Галя с трудом находила место для принесенных Мордасовым бутылок виски, джина, тоника и шампанского.
Стас вошел в комнату с огромным букетом в старинной хрустальной вазе и не знал, куда его поставить.
– А ты на буфет поставь! – крикнула ему Галочка и потянулась, чтобы помочь сыну.
– Мама, я сам… – покраснел Стас и водрузил это пиршество цветов над сидящими. От обилия роз, лилий, зелени в комнате стало так нарядно, празднично, что все, невольно переглянувшись, заулыбались.
– Ой, а картошечка! – всплеснула руками хозяйка. – Она же выкипит!
– Я сам, мама! – остановил ее сын и поспешил на кухню…
– Смотри! – заглянув в глаза Мордасову, почти выкрикнула Галя. – Помощник! Золото парень! А красавец какой, а?
– Глаза-то твои… – полуобнял ее Мордасов и поцеловал в щеку.
– Да у меня уже не глаза, а гляделки! – смеясь, махнула рукой Галочка.
– Мужчине всегда виднее, – заключила Калерия Викторовна и поднесла огонек к папиросе.
– Ой, мама! Ну что ж ты куришь-то! За столом!
– Я за своим столом курю! – парировала бабушка. И хотела еще что-то добавить, но в этот момент вошел Стас с большой супницей, в которой дымился отварной аппетитный картофель, посыпанный зеленью.
– Вот, молодец, что укропчик и петрушку не забыл, – улыбнулась сыну Комолова.
– Я еще и кинзу бросил, – пробасил сын, устанавливая картошку в середине стола.
– Ну, разливаем! Кто что хочет? Ты что будешь, а, Лученька?
– Я – водочки, однако… – почему-то засмущался Мордасов, и сам потянулся к старинному, тяжелому хрустальному графину.
