Книга Близнецы - Тесса де Лоо

Дабы скрыться подальше от бомбежек, герр фон Гарлиц принял решение переехать всей семьей в поместье его детства. Сначала он отправился туда с женой, чтобы провести необходимые приготовления. Детей оставили на попечение Анны в доме его тестя. Через шесть недель Анна получила от фрау фон Гарлиц срочное письмо: «Приезжай, ты мне нужна. Мы разыскали бывшую няню Рудольфа Аделхайд, она присмотрит за детьми». И снова Анна отправилась в путь, прихватив с собой два чемодана — один с подвенечным платьем и письмами Мартина, другой — с прочими пожитками. На вокзале ее ждала госпожа, приехавшая на телеге, запряженной лошадьми; не столь опрятная, как раньше, и несколько одичавшая, она сидела на облучке. В облике хозяйки появилась очаровательная бесшабашность, она пускала все на самотек. Анна, привыкшая к благовоспитанности и самообладанию графини в любой ситуации, была крайне удивлена ее новым обликом.

— Ты умрешь со смеху, — сказала графиня, во весь опор несясь по проселку (с такой же беспечностью она когда-то похитила ее на своем «кайзер-фрейзере»). — Смех сквозь слезы: ты не представляешь, в каком упадке замок, сейчас ты воочию в этом убедишься.

После получасового путешествия по безлюдной местности, где даже чередование лесов и полей навевало скуку, они въехали в деревню. Все присущие ей атрибуты были в наличии: церковь, школа, крестьянские дома по обеим сторонам дороги. Лишь замок прятался от глаз — за каменной оградой, полузакрытой поникшими ветками старых каштанов и кленов. Ворота отпер человек до того косоглазый, что, казалось, кроме графини и Анны, он приветствовал кого — то еще. Трясясь по ухабам, повозка въехала во двор, ворота закрылись. Перед их взором предстал замок, массивный, крепкий, со светло-серыми стенами, увитыми виноградными лозами, с белыми оконными переплетами и частоколом труб на красных крышах. Он стоял робко, замкнувшись в себе, словно человек, не желающий выдавать свои тайны. Из соображений фридрихианской симметрии по центру фасада было пристроено крыльцо с лестницей, широкой и гостеприимной у подножья и постепенно сужающейся к двухстворчатой входной двери. Прямоугольные колонны подпирали фронтон, над которым красовался рельефный фамильный герб. Вдоль боковой стены замка они подъехали к входу для прислуги. Многочисленные строения и сараи окружали мощенный булыжниками двор.

Фрау фон Гарлиц провела ее в дом. Стоило Анне оказаться на лестничной площадке, как рабочие, занятые ремонтом второго этажа, принялись стряхивать с одежды пыль и песок, которые посыпались прямо на ее венскую шляпку. Раздался гомерический хохот.

— Теперь ты понимаешь, что я имела в виду, — сказала фрау фон Гарлиц.

Тщательная инвентаризация жилища в тот же день подтвердила, что графиня не преувеличивала. Строительные дефекты усугубило многолетнее отсутствие ремонта, внутри же дома все изрядно обветшало и покрылось грязью. Во всех комнатах висел едкий запах упрямой старой дамы, на протяжении полувека требовавшей от своих домочадцев, чтобы все в доме оставалось на своих местах — как в детстве. В вестибюле и коридорах хлопали на сквозняке изрядно побитые доспехи, пугая доверчивого полусонного гостя, направляющегося ночью в туалет. Уборка опочивальни фрау фон Гарлиц не терпела отлагательств. Все шесть недель со дня приезда она спала в одной и той же ночной рубашке, на одной и той же простыне, в кровати, шелковый балдахин которой провис под тяжестью пыли. Уже при одном взгляде на все это запустение можно было заболеть.

— Боже мой, — прошептала Анна, — ну и свинарник.

Фрау фон Гарлиц беспомощно возвела руки к небу.

— Я не знаю, где что лежит, я имею в виду постельное белье и тому подобное.

— Где-то лежит, — закашлялась Анна, распахивая одно из окон. До нее начало доходить, что своим умилительно-застенчивым жестом графиня передавала ей всю ответственность за прогнившее поместье.

— Как я рада, что ты приехала… — вздохнула она как девочка.

Анна взяла бразды правления в свои руки. Целый год со свитой польских рабочих и уборщиц из деревни она переходила из одного помещения в другое, пока все сорок пять комнат не претерпели метаморфозу. Немецких батраков, отправленных на войну, сменили польские подневольные рабочие и русские военнопленные, поселенные в сараях под постоянным надзором четырех вооруженных солдат. Не было ни тракторов, ни бензина. Каждое утро в шесть часов на восьмидесяти запряженных волами телегах русские отправлялись в близлежащие поля, где под руководством сельхозинспектора, освобожденного от военной службы, пахали в нерусском темпе, лишь бы выполнить установленную рейхом норму. Картошку, зерно, молоко, масло — все надлежало сдавать, за исключением крошечного пайка для собственного потребления. Для жителей замка соорудили стенной шкаф с ячейками, где каждый хранил свой личный кусочек масла — сто двадцать пять граммов в неделю. Половину полагалось уступать на кухню для жарки, а вторая половина предназначалась для бутербродов.

Человечество словно разделилось на два вида: кто-то одним махом уничтожал целиком всю пайку и оставшуюся неделю ел пустой хлеб, другие же растягивали удовольствие — на каждый кусок намазывали пуританский тонюсенький слой.

Дабы генеральная уборка оказалась результативной. Анне пришлось объявить войну традиционным устоям. Неуверенная в себе (ей предстояло управлять огромным хозяйством на основе знаний, подтвержденных жалким сертификатом Школы молодых хозяек из высшего общества), она слонялась по коридорам и комнатам в надежде каким-то образом организовать свою работу. Так она очутилась в прачечной, где четверо дружелюбных толстушек из деревни стирали простыни в овальных корытах. За этим занятием они пели, смеялись и трещали как сороки; затем шествовали в подвал, чтобы пропустить белье через отжимный каток и выгладить раскаленными утюгами. Они не торопились: прачечный процесс занимал две недели после чего поступала новая партия белья — и все начиналось сначала. Долгий обеденный перерыв в ходе трудового дня воспринимался как само собой разумеющееся. Гувернантка варила кофе и пекла печенье. Работали с настроением, однако до полуразрушенных сорока пяти комнат никому не было никакого дела. Боже мой, думала Анна, так продолжаться больше не может.

В заднем углу прачечной она наткнулась на огромную стиральную машину, подернутую толстым слоем пыли.

— Сломана. — пораженчески махнули женщины.

Длинные приводные ремни пересекали двор и вели к генератору, стоявшему в винодельне, где гнали можжевеловую водку.

— Что с машиной? — спросила Анна электромонтера.

— Не знаю, — пробурчал он, пожимая плечами.

— Что значит «не знаю»? — спросила она резко. — Может, вы все-таки посмотрите, что там не в порядке?

Тяжело вздыхая, мужчина с остекленевшим взглядом склонился над агрегатом. Через несколько часов он, не веря собственным глазам, его починил. На следующее утро в шесть часов Анна заложила белье в стиральную машину; махина диаметром метр с гаком набирала обороты; под ней пылали дрова. Вошедших прачек приветствовали радостные звуки: бум-бум — бум, ч-ч-ч, тук-тук-тук. Они смущенно заморгали, а потом пришли в бешенство. Что эта чужачка возомнила о себе, как может она так бесцеремонно вмешиваться в их жизнь? Они стирали вручную с тех пор, как помнят себя, и это их вполне устраивало — они не нуждаются ни в каких переменах.