Книга Жители ноосферы. Роман-триптих - Елена Сафронова

— Не могу, хотя ты знаешь, что я тебя… я тебя… я тебя…

Помехи связи?

— Илья, слушаю…

— Я тебя люблю, Инна, двадцать лет, но жить прихлебателем не буду даже с тобой. Особенно с тобой. Жить прихлебателем с женщиной, которую любишь так, как я тебя, — аморально. Я так решил. Я хоть раз в жизни должен что-то решить сам…

— А что же ты… сам… за меня-то решаешь?

— Что? Плохо слышу, Инна!

— Ничего, проехали…

Он решил за двоих, такое право ему дали пять лет наших в образе двуглавого орла… Он решил, а ты сама виновата. Теперь уж без вариантов, теперь нет дилеммы — порешать на досуге… Ты очень виновата, Инна Аркадьевна, что единственный мужчина, с кем ты хотела бы лечь в одну могилу, сбежал от тебя на край света.

— Илья! А хочешь, я приеду к тебе в Зосимов?

— Что?!

— Хочешь, я приеду к тебе в Зосимов?

— Инна, ты спятила! Ты — и в районном центре? Тут газета одна, купленная главой администрации на корню, и телевидения нет. Куда ты здесь пристроишься?..

— Никуда. К тебе. Выучусь готовить, разводить помидоры, а ты станешь меня обеспечивать и самореализовываться таким образом…

— Инна, это бред. Ты не сможешь здесь прожить и недели. Ты сбежишь, как я… Ты же не мыслишь себя помимо своей работы…

Да, ты прав. И я права. Ты не от Москвы устал — ты от меня устал. Ты, наверное, устал и делить свое сокровенное на двоих. Ты волк-одиночка, тебе нужна только твоя территория, где ты будешь полным хозяином… а не владельцем на паритетных началах…

— Илюша… Но почему же ты все это говоришь мне по телефону? Разве трудно было — честно, глядя в глаза?..

— Инна, ну что ты говоришь, глупая… Если бы я смотрел тебе в глаза, разве бы я смог от тебя уехать? Я же от тебя отойти был не в силах на полшага…

Получила, Инна? Получила. Последнее признание в любви. Илья, ты лучше не скажешь.

— Илья… а что с вещами делать?

— Пока еще тепло. У матери кое-что мое осталось. Прохожу, здесь форс не нужен, не столица… Собери в мою сумку. Как-нибудь приеду и заберу.

— Хочешь, контейнер отправлю?

— Ради бога, не напрягайся из-за меня! Я сам приеду и заберу… Но не очень скоро. Когда почувствую…

Пи-ип! — это не перебои на линии. Это Илья бросил трубку, поняв, что едва не проболтался. «Когда почувствую, что смогу посмотреть в твои глаза и не остаться около тебя навек» — вот какую фразу ты начал. Ты не хочешь возвращаться. Никогда. И оттого у меня во рту кляп, а на шее петля, и когда они рассосутся, неизвестно, и для того, чтобы рассосались, надо как-то дальше жить… Я уже не умру без тебя, ты угадал, — но во рту у меня кляп, на шее петля, и мне холодно на свете, почти так же, как в воротах скандинавского ада.

Вместо эпилога

Я выметнулась на улицу и иду по лужам, под занудным сентябрьским дождем, без зонта и не разбирая дороги, в классической манере всех брошенных женщин. Не так давно мы с Ильей повесили трубки. Теперь я должна успокоить себя хоть насильно — завтра на работу, и послезавтра, и послепослезавтра тоже, и вообще надо как-то дальше жить, несмотря на сегодняшний крах… Но я не знаю, что с собой сотворить (о нет, не в том смысле!) — чтобы «устаканиться». Вот и иду энергичной походкой, на износ, как будто опаздываю куда-то, по Садовому кольцу. Это не лучшее место для прогулок — обилие машин, разбрызгивающих лужи вдоль тротуара, какофония гудков, прохожие, иной раз буквально врезающиеся в меня… Можно было выбрать Бульварное кольцо — там обстановка лиричнее и суматохи меньше. Но у Садового то преимущество, что оно непрерывное. Если кончится круг, а я не устану и не успокоюсь, пойду на второй, на третий… Такая медитация на ходу.

Я шагаю, попадая в какой-то шаманский ритм, и вот уже глаза мои видят не серую теснину задымленного, загазованного, затуманенного моросью Садового и даже не кровавые промельки светофоров, двоящиеся на свет и его размазанное отражение. Со мной происходит то же самое, что на пустыре в Волжанске или на кладбище в Новгороде — и еще в разных случаях и точках земного шара со мной происходило такое, просто не всегда стоит выкладывать все, что у тебя за душой. Но сейчас мне не хочется оставлять за душой ничего — пусть ее продует и выстудит, только тогда у меня появится шанс жить дальше!.. Как я уже много раз жила, как буду жить после воплощения в журналистку Инну…

Будто бы я впадаю в транс… или возношусь в ноосферу… Меня уже нет на Садовом кольце, это не я перехожу Кудринскую площадь размеренно-торопливым шагом и уворачиваюсь от «Бентли», и не меня его лощеный водитель, не хуже шоферюги мусоровоза, кроет матом… Я обретаюсь не в сером тумане Москвы, а в небывалом, неизвестном на Земле оттенке — наверное, так выглядит вселенский Хаос изнутри. Не знаю, кто я, пророчица или демиург, дано ли мне лишь видеть то, что я сейчас вижу, или я могу творить из этого Ничто свою новую судьбу — пока я только наблюдаю… Передо мной сменяется ряд картин, и все они мне знакомы, точно родные воспоминания.

Я вижу существо, скорее всего, мужского пола, судя по крепости, коренастости тела — оно мечется вокруг костра, горящего посреди высокой пещеры, и ритмично колотит о чадный воздух огромной погремушкой. Это маракас, я знаю — древний шумово-музыкальный инструмент, шаманы индейского племени таино, жившего на Антильских островах, использовали маракас для своих обрядов. Его гулкие басовитые удары отлично вводили в транс. Мое первое воплощение — из тех, что я помню! — являлось верховным жрецом таино, а жрец был не простым мошенником, дурившим соплеменников россказнями о загробном мире — он действительно умел «проваливаться» туда и «выныривать» обратно, и жил невероятно долго — почти как библейский Моисей, да, может, Моисея с него и списали?..

Я помню почти все свои предыдущие жизни. Зачем мне они являются сейчас? А вот зачем: ведь в каждом новом воплощении повторялся расклад: я и ты. Ты — тот, кого Инна Степнова знала как Илью Шитова, — и сейчас мне подают знак, что ничего в моей карме не изменилось, я снова встретилась с тобой. Как встретила прямоходящая, мычащая, волосатая самка неандертальца похожего на нее, точно клон, самца — но у этого грубого, свирепого кормильца половины племени были светлые глаза, будто небо просвечивало сквозь череп, и за то его боялись и сторонились другие самцы… Как встретила жена патриция в городе Геркулануме красивого голубоглазого плебея незадолго до того, как последовать за супругом в Ливию — ох, как она рыдала, видя с корабля, бегущего на юг, позади себя зарево на полнеба… Как встретила простая английская ведьма, на беду свою, несгибаемого шерифа графства Девоншир — ты, по настоянию епископа, отдал приказ о моем сожжении на костре, да и сам ты стоял за искоренение всякой нечисти, ибо был добрым католиком!.. А ведьма, сгорая на костре, погибала дважды — и страшнее огненной кончины была боль неразделенной любви к доброму христианину!.. С того воплощения «долг превыше всего» стало девизом твоего духа. Долг и уводил тебя от меня — того, кем ты был, от меня, кем я была. Не всегда ты был мужчиной, а я женщиной! Выходило и наоборот — в раскольничью мину на русском Севере добровольно легла женщина, мучимая тайной, постыдной, по ее мнению, любовью к никонианскому священнику, явившемуся туда, под Вологду, с огнем, мечом да солдатами, да с воздетым трехперстным знамением… У священника под косматыми бровями — мои сизые глаза, в нечесаной бородище — мои чувственные губы, а под выцветшей рясой — мое страстное сердце, и, когда он узнал, что целая семья раскольников заживо похоронила себя в мине, пошел куда глаза глядят, рукой зажав на груди наперсный крест, как телесная оболочка Инны Степновой сейчас марширует на красный свет через Калужскую площадь… Священник ушел туда, где простирались кроваво-клюквенные болота, и больше его никто никогда не встречал… И я вижу сейчас пузырь болотной жижи, который неспешно, сыто надула трясина… Он лопается, и брызги летят мне, Инне Степновой, в лицо… Мокро на щеках, но это не дождь…