Книга Зори лютые - Борис Тумасов

Леса и перелески, изрезанные буераками, изгорбившиеся холмами поля и снова леса обступают княжеский поезд. Разлапистые густые ели обметают иглами колымаги, сухие ветки царапают кожаную обшивку. Тянутся к небу высокие сосны. Налитые янтарным соком, желтеют их высокие стволы. Воздух чистый, как родниковая вода.

Ближе к Новгороду места болотистые, дороги настелены гатями, мощенными дубовыми бревнами. Стучат колеса, качаются колымаги.

Под самым городом покликал великий князь в свою колымагу Курбского, уставился на него глазищами. Князя Семена даже озноб продрал. А Василий неожиданно усмехнулся, спросил:

— Не злобишься ль на меня за княжну Еленку?

— Ты государь, у тебя сила.

— Дерзок, дерзок, княже Семен. Ин и за то благодарствую, не таишься.

Василий вздохнул, сумрачно повел очами. В низине молочной пеленой стлался туман. Устойчивый, ни солнце его не трогает, ни верховой ветер не прогоняет.

И снова заговорил:

— Мыслишь, мне, государю, легко? Я, княже Семен, не ведаю покоя еще от казанской неудачи. Какую силу посылали, все попусту. Ну, поклонился нам Мухаммед, да что из того. Нам не это надобно, нам Казань подавай. Через Казань торговые пути на Восток. Ко всему, будет Казань за Русью, с одной стороны угрозу снимем. Тогда и с Менгли-Гиреем разговор легче, и с королем Сигизмундом. Нам города наши воротить надобно. А то, вишь, забажилось крымскому хану, он и дает ярлык на наши земли королю Польскому. А тот возрадовался, о Новгороде и Пскове помышляет. На что зарится? Эк его! В том ярлыке Менгли-Гирей ему пол-Руси насулил, поди ж ты дурень.

И засмеялся. Курбский тоже улыбнулся. В самом деле смешно. Хан все еще стариной живет. Думает, как при Батые Русью помыкали, за свой улус считали.

— Государь, Руси и Казань надобна, и Смоленск.

Василий встрепенулся:

— Во-во, княже Семен, верно мыслишь. Потому, княже Семен, я и намерился посадить тебя во Пскове наместником. Тебе и Щене верю. Знаю, вы оба о Руси печетесь. И коли потребно будет, с полками недругам моим путь заступите. Ко всему, с псковичами ты, княже Семен, скорей, чем Репня, уговоришься. — Высунулся из колымаги, сказал радостно: — Кажись, пути конец, Новгород вижу. Вона как София золотом играет.

* * *

— Эй, люд псковский, наместник Найден воротился! — взобравшись на бревно, орал на торгу рябой мужичонка.

Народ крикуна окружил, не верит. Купец из лавки поймал за рукав проходившего мастерового:

— Цо за глашатай выискался?

Мастеровой всмотрелся в мужика, узнал:

— Боярина Сидорки холоп.

Мужик свое знай выкрикивает:

— Недолго Репня в Новгороде отсиживался. Теперь сызнова московский наместник нами помыкать будет. Пожили вольготно, и будя!

Из толпы насмешливый голос прервал:

— Аль не ты ли, холоп, Псковом верховодил, когда наместник Найден в Новгороде скрывался?

Мастеровой в тон подхватил:

— У него с боярином Сидоркой все сообща.

Толпа дружно принялась потешаться над рябым мужиком:

— Вот те мастеровой!

— Сказал, так сказал!

Кто-то стащил холопа с бревен, дал кулаком под бок.

— Мутишь народ!

— Не просили мы Репню в наместники, незваным заявился! — выкрикнул из лавки купец. — Цо посадники молцат, аль языки проглотили?

Тем часом в хоромах посадника Юрия Копыла собрались бояре и посадники, с утра совет держат. Нежданно все повернулось. Мыслили бояре, уедет Репня, а они попросят у великого князя угодного себе наместника. Ан нет, Репня-Оболенский тут как тут.

Посадник Леонтий, боярин степенный, властный, слушал, молчал долго, потом повел речь, чтоб ехать к великому князю Московскому с жалобой на наместника. Другие бояре к этому тоже склонились. Однако хозяин хором, белый как лунь посадник Юрий Копыл, заупрямился:

— Нужды нет. Репня-Оболенский либо кто иной наместником сядет, нам-то цо?

Боярин Сидор слюной забрызгал, посохом затряс:

— Мздоимец твой Репня, посадник Юрий. Отчего ты за него распинаешься?

Молодой боярин Малыга вставил:

— У Репни с ним дружба!

— Врешь! — вскочил Юрий, — За облыжные слова не прощу!

Лысоголовый тучный боярин Шершеня взвизгнул:

— Лют, аки волк, лют Найден! Литве поклонимся!

Другие бояре свое ведут:

— Самоуправствует Реши, с нами совета не держит! В иные времена Псков сам себе господин бывал, аль запамятовали?

— Не потерпим того! — в несколько голосов закричали бояре. — Кто во Пскове голова? Мы!

Прикинули бояре так и этак и порешили: жаловаться на Репню-Оболенского. Пускай великий князь Василий заберет его. Но тут снова Копыл заелозил, на своем упирается:

— Вольны вы, я же вам в этом не товарищ!

Боярин Малыга вставил:

— Не я ль сказывал, у посадника Копыла с Репней дружба?

Взбеленился Копыл, кулаком на Малыгу замахнулся:

— Прочь из моих палат!

Малыга подскочил, сунул Копылу под нос кукиш:

— На-кась!

И уже от двери, одернув кафтан, кинул:

— Я ухожу, посадник Юрий. Отныне, просить будешь, нога моя не ступит в твои палаты. Но како ты ответ станешь держать перед псковицами?

За боярином неторопливо поднялся с лавки посадник Леонтий, проронил:

— Не по званию поступаешь, Юрий, ох не по званию. — И ушел.

За ним направились бояре Сидор и Шершеня. Следом и другие потянулись.

Опустели хоромы. Посадник Юрий Копыл из палаты выскочил, позвал челядинца:

— Тащи кафтан новый да шапку!

Облачился поспешно. За воротами посмотрел по сторонам. Бояр не видно. Задрав бороду, Копыл направился с доносом на обидчиков.

На другой день поскакал в Новгород гонец с письмом от наместника к государю. Жаловался Репня-Оболенский на псковских бояр. Они-де не токмо его, наместника государева в городе Пскове, уважать отказываются, но и самого великого князя Московского не почитают и признавать не желают. Людей наместниковых бесчестят, от государевой казны деньги утаивают.

* * *

Спозаранку начинается жизнь в торговом Новгороде. Возвещая начало дня, звонко отбивают часы на Ефимьевской башне: в мелкое серебро колокольцев вплетается звучный бас могучего колокола, будит народ. Из гостевых дворов спешат на торг купцы. Мастеровой люд принимается за свое ремесло. Потянулись по Волхову вверх и вниз корабли с разными товарами, распахнулись городские ворота.

Великий князь Василий ночь провел в бессоннице. Ярился на псковичей. В который раз брал Василий с аналоя письмо Репни, перечитывал, хмыкал. Добираясь до слов «…платить в государеву казну утаивают», отбрасывал свиток, бранился громко: