Книга Ласковый голос смерти - Элизабет Хейнс

У меня не раз возникала мысль, что мать нуждается в милосердном избавлении от страданий. Вполне могу представить, что, находясь в плену неподвластного ее воле тела, она предпочла бы умереть, особенно если, как они, похоже, предполагают, из ума она до сих пор не выжила. Судя по зловещему взгляду, сегодня она была в полном сознании. И хотя в моей власти прекратить ее убогое существование — если, конечно, она изберет этот путь, — меня радует мысль, что я могу лишить ее даже этого. Баланс сил теперь на моей стороне, и я предпочитаю оставить ее такой — униженной, страдающей, недвижимой.

Мысль об этом доставляет мне безмерное удовлетворение.

Завтра снова на работу. Интересно, как дела у Вона? Пожалуй, пинта пива и пустой разговор в обеденный перерыв мне не помешают.

«Брайарстоун кроникл»

Октябрь

Еще одна смерть в одиночестве — общество в шоке

На этой неделе полицию Брайарстоуна вновь ждала мрачная находка. Прибыв в дом по адресу: Блэкторн-роу, Свепхэм, после сообщений о дурном запахе, в спальне полицейские обнаружили тело мужчины, по всей видимости Эдварда Ленгдона, 28 лет. Мистера Ленгдона не видели уже много месяцев, и источник сообщает, что труп найден сильно разложившимся.

На момент написания этой заметки никто из родственников умершего не объявился. Печальная смерть мистера Ленгдона — последняя на данный момент из шокирующей череды покойников, найденных в домах Брайарстоуна за последние несколько месяцев.

Неизвестно, связывает ли полиция кончину мистера Ленгдона со смертями Даны Вилишчевиной и Эйлин Форбс, найденных в собственных домах на прошлой неделе. Расследование продолжается.

Кампания «Возлюби ближнего своего» — последние события в вашем районе, с. 34–35.

Элоиза

Я узнала, что родилась в чужом теле в раннем детстве, вероятно, еще до того, как вообще узнала о чем-либо, и для меня это был непреложный факт. Я постоянно играла с девочками — моими двумя сестрами и их подружками — и лет до восьми даже не думала, что чем-то от них отличаюсь. Если бы не папаша, мы могли бы жить так и дальше и моя судьба стала бы совсем иной. Но мой отец — настоящий мужик, бывший шахтер — хотел, чтобы я занималась регби, а если не получится, то хотя бы футболом; он хотел, чтобы я стояла с ним плечом к плечу, когда вырасту. Ему нужен был тот, с кем можно сходить в паб в субботу утром, пока мама готовит завтрак, а сестры сюсюкают над своими младенцами.

Я любила отца, но в равной степени его ненавидела; он никогда не был со мной жесток, пока я росла, но не скрывал неудовольствия. И я научилась притворяться, научилась в его присутствии менять голос, научилась сидеть, сложив руки на коленях и склонив голову.

После окончания средней школы мне предложили место в Лондонской школе искусств. Отец хотел, чтобы я не «теряла времени зря», а стала инженером и получила в будущем хорошую работу. Мы много спорили на эту тему, и я уже думала, что мне не позволят поехать в Лондон. Но мать в конце концов его уговорила, и он сдался, поскольку любил ее и считал краеугольным камнем своей жизни.

Уехав в большой город, я словно наконец освободилась из тюрьмы, в которой провела бо́льшую часть жизни. Я изучала моду и дизайн и постоянно рисовала женские фигуры, наряжая их в роскошные ткани и аксессуары. Я знала, что внутри я именно такая, а не долговязый парень, которого все считали геем. К тому времени у меня появились и друзья, которых я любила и которым доверяла, в том числе один мужчина постарше, показавший мне, что значит быть любимой. Денег не было, но я начала всерьез задумываться о смене пола. Я даже решилась обратиться к своему врачу, поинтересовавшись, не может ли Национальная служба здравоохранения оплатить операцию.

Мама обо всем этом знала, но мы обе решили, что отцу говорить пока рано. Ему наверняка потребовалось бы немало времени, чтобы все осознать, — подобное понимание не приходит за одну ночь. Она хотела сказать ему, что я гей, но это бы означало соврать. Я не была геем, я была женщиной, которой нравились мужчины точно так же, как и моим сестрам. У меня были не те гениталии, не те гормоны. Мне это представлялось некой болезнью, физическим недостатком; просто мои половые органы имели неправильную форму и неправильно функционировали — никакой разницы с диабетом, гипертиреозом или любым другим заболеванием, вызванным нарушением выработки ферментов или гормонов.

В конце концов она так ничего ему и не сказала, решив, что я сделаю это сама в подходящий момент.

Естественно, подходящий момент так и не наступил, пока не стало слишком поздно. Я начала ходить в клинику для транссексуалов, а затем стала жить как женщина. В Лондоне это было относительно просто, особенно в модных кругах, в которых я вращалась. Сперва все шло хорошо — не считая наших отношений с Дереком, которые складывались не лучшим образом. В отличие от него я не была геем, и, как бы он меня ни любил, он не искал себе партнершу на всю жизнь.

Я ушла из его квартиры и перебралась в другую вместе с подругами по колледжу.

В свой двадцать первый день рождения, все еще пьяная после бурных выходных, я оказалась в поезде, везшем меня к родителям. Дом наш находился возле станции, в пути я заснула и, похоже, вообще не представляла, что, собственно, делаю. В первой половине дня отец должен был работать — вот только он уже месяц не работал из-за депрессии, о чем мама мне не говорила. Повернув ключ в замке, я вошла в гостиную, ожидая, что мама встретит меня с чашкой чая и праздничным пирогом, который наверняка приготовила, хотя и не ожидала моего приезда. Но ее не оказалось дома. Только он. Оторвавшись от новостного канала, он увидел в гостиной меня, по сути свою третью дочь, хотя тогда я была еще Эдвардом, — к тому же в короткой юбке и в туфлях на каблуках. Он окинул меня взглядом, раскрыв рот. Меня словно окатило ледяной водой, я не нашла ничего лучшего, чем сказать: «Привет, папа».

С яростным ревом он вскочил с дивана и бросился на меня. Я выбежала из дома и понеслась к станции, боясь, что он погонится за мной и ударит по голове чем-нибудь тяжелым. Но когда в конце улицы я оглянулась, его нигде не было видно.

Уже из Лондона я позвонила маме, которая вернулась с работы и нашла отца. Она заверила меня, что с ним все в порядке, но, естественно, она соврала. Мама пыталась защитить меня от дурных вестей, но неделю спустя он повесился. Конечно, виной тому была не только я, по крайней мере так утверждала мама. Возможно, она просто жалела меня.

На похороны она попросила одеться «поприличнее», чем сильно меня обидела. Я остро переживала потерю отца, которого очень любила. И еще меня больно укололо то, что мама всегда лгала, одобряя мое истинное «я». Сестры к тому времени от меня отвернулись, хотя тоже всё знали, обе гостили в Лондоне и видели меня настоящую. Я надела на похороны брючный костюм и сделала мужскую прическу. То не был мой обычный вид, лишь компромисс, но они все равно не сочли его таковым.

Сестры со мной больше не разговаривали, и с мамой я с тех пор почти не общалась. Получив свою долю наследства, я отложила деньги на покупку дома неподалеку от того места, где все мы выросли. Хотелось быть поближе к могиле отца — все могло сложиться иначе, если бы он рос на поколение позже, — и рядом с мамой, которая теперь болела и за ней некому было ухаживать. Мне хотелось ей помочь, но после всего случившегося вместе нам было невыносимо.