Книга Шаман всея Руси. Книга 2. Родина слонов - Андрей Калганов

Кузнец потерял к Белбородко всяческий интерес и, придвинув к себе румяную курицу, разорвал ее и заработал челюстями. Насытившись, уронил голову на стол и захрапел.

За столом, шагах в тридцати от Степана, сидела знакомая личность. Белбородко пригляделся. Точно — Вишвамитра. Таращится миндалевидными глазами, лопочет чего-то. Слов не разобрать, но по всему видно: старается гуру. Размахивает руками, тычет пальцем попеременно в себя и двух сотрапезников (левого и правого), да еще на Степана показывает.

Наводить справки в пьяной компании — дело, мягко говоря, не самое приятное. Рискуешь получить по морде, причем ни за что. Но коли необходимо... Соседи по столу нехотя поведали, что Угрим изловил татей, можно сказать, случайно. По лесам они непривычные шастать, как снедь кончилась, на большак и вышли. Там их и повязали... На радостях Угрим обоз снарядил со всякими подношениями родителю будущей супруги и отправился свататься. А Бурьян — тож на радостях — гульбу устроил. И вроде Угрим татей простил, только желает, чтобы со славянской земли их погнали, а зла чинить им не хочет, даже виру за обиду не взыщет. Потому — отходчив Угрим. Отходчив и щедр — ведь Бурьян сам ни за что пир бы не закатил. Снедь-то Угримова, одни столы Бурьяна. А пришельцев гнать надо, потому как разор от них, а пользы никакой... что же насчет снеди, так с Угрима не убудет, ведуны дубровские отродясь не бедствовали...

Степан подумал, что изменился Угрим. Видать, не приспособлен к власти русский человек, как получит должность повыше, сразу начинает путать свое и казенное. И еще подумал, что вроде с индусами неплохо складывается. Жаль, конечно, что придется их депортировать, но, как говорится, такова се ля ви. Против общества не попрешь. Сами виноваты, нечего было одрами спекулировать. Мало ли, что их научили. Не дети малые, поди, соображать пора.

И тут Белбородко посетила совершенно безумная мысль, не иначе банник попутал. А что, если обучить странников-индусов всевозможной татьбе, благо восприимчивы, и... отправить плотами в Хазарский каганат? Путь не близкий, но ежели опытных плотовщиков дать — доплывут. Пускай подрывают Хазарию изнутри. Вот такими одрами, каковых в Дубровку запродали, и подрывают. Пусть власть предержащим по руке судьбину лютую предсказывают, пусть петушками сахарными торгуют, чтоб у хазар-иноверцев от тех петушков во всех местах слиплось...

В здравом уме и трезвой памяти Белбородко до такой мысли бы не додумался, это уж точно. Но... то ли солнце голову напекло, то ли действительно банник наворожил, кто знает, только развил Степан кипучую деятельность.

Белбородко вытащил из-за стола пьяненького соседа Вишвамитры и подсел к гуру. Пьяненький сосед не сильно возражал, особенно получив хорошую плюху по затылку.

Темные глаза почтенного индуса были печальны, как у бандерлога.

Познало ли твое племя страсти, чтобы обуздать их?

— Ты лишь указал нам путь.

— Кто я такой, чтобы указывать путь? Я всего лишь напомнил, что четыре благородные заповеди[20]возникли из познания страдания Сидхартой, и удивился тому, что твое племя пытается избавиться от того, чего не знает.

— Твой разум велик.

— Будда говорил, что причина страданий в привязанности к земному, нирвана недостижима, пока не обузданы страсти.

— Это так...

— Но твое племя живет святой жизнью и страстей не знает. Лишь те немногие, что отправились в Дубровку, обуреваемые страстью, имя которой алчность, на пути к прозрению. Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься!

— О, как ты мудр!..

Степан придвинулся к Вишвамитре и зашептал:

— В настоящем своем воплощении ты, Вишвамитра, и твои соплеменники должны пуститься во все тяжкие, тогда в будущих воплощениях вы уже будете знать врага в лицо и сможете его победить.

Степан врал вдохновенно, как уже давно не врал. Пожалуй, с тех самых пор, как окучивал последнего своего клиента (еще в бытность колдуном-экстрасенсом).

— Способ есть верный, каковым знания тайные передаются. Ты, гуру, собери баб и мужиков на зорьке в лесочке на Перуновой поляне, там еще идолище стояло. Гридька покажет... Да чтобы у каждого при себе чурка березовая или какая другая была, на которой сидеть способно, да снеди чтобы каждый взял... И еще передай своим: все, что скажет ведун Степан, должны исполнять беспрекословно.

Вишвамитра сложил «лодочкой» ладони, прижал к груди:

— Доброта твоя велика.

Пока Белбородко увещевал Вишвамитру, проснулся Угрим. Поглядел по сторонам и, наткнувшись на Степана, вдруг его вспомнил.

— Э!.. — заорал бывший кузнец. — Никак старый знакомец.

Отпихнув дремавшего у него на плече невестиного батьку, Угрим тяжело поднялся, схватившись за стол. Подгреб к Степану.

— Ить, думали уйти, — осклабился Угрим, вперившись в индуса, — от меня не уйдешь... Я их вот как... — Угрим сунул кулак под нос гуру. — Чуешь? Захочу — отпущу, а то передумаю... Что, струхнул, пучеглазенький? Не боись...

— Коли слово дал, держи.

Угрим поднял бычьи, налитые кровью глаза на Степана. «Перебрал мужик», — подумал тот.

— Марфушку свою учи... Захочу — помилую, а не захочу — ломтями настругаю и с кашей съем, потому — в своем праве!

— Забыл, — в ответ зашипел Степан, — кому обязан! Вот, значит, благодарность твоя.

— О как?! — побагровел Угрим. — Значит, в ножки тебе кланяться?

— Что ж ты оскотинился так, ведь кузнецом был, а ныне...

— Да ты ж меня сам в ведуны определил, — взревел Угрим, — а теперь попрекаешь!

— Что Азей, что ты — один хрен.

— А и один... Да они ж, людины... Мочи моей нет! В глаза заглядывают, о дожде, об урожае просят, и чтоб скотина не дохла... И всяк тащит подношение: кто курицу, кто сена подводу, кто порося...

— А ты и рад.

— Дык, обидишь смертельно, коли не возьмешь. Угрим схватил со стола внушительного размера емкость с медовухой, перелил в себя содержимое.

— Был Угрим, да весь вышел, кузня холодная стоит. Э-эх, батя мой да за такие дела шкуру спустил бы. А-а...

Место Угриму досталось теплое, что и говорить. На таком месте любой веру в человечество потеряет.

— Поди, в Азеевой избе живешь-то?

— Дык, родовая изба. Исконное ведуновое обиталище...

— В кузню иди, — яростно зашептал Степан, — кузнец ты. В кузне богов вопрошай. Дело батькино делай!

— Ить, не поймут...

— Поймут, коли польза от тебя роду будет. А поддашься соблазну, коему Азей поддался, как Азей и кончишь... Ты ж первым человеком в Дубровке был, а ныне, верно, тебя боятся и ненавидят.