Книга Смерть ради смерти - Александра Маринина

– Нет, Вера Исааковна, я все-таки позвоню в милицию,пусть они водителя оштрафуют. Смотрите, и номера не московские, я же говорю,все неприятности у нас от приезжих. Сейчас я номер запишу…

Старуха вытащила из сумки клочок бумаги и карандаш изаписала номер машины. И тем самым спасла жизнь своей соседке Насте Каменской.

Через некоторое время наемники вышли из подъезда, сели в«Сааб» и уехали. Было 16.30.

Еще через несколько минут Вадим поднялся на девятый этаж,где жила Анастасия, цепким взглядом обшарил дверь ее квартиры и заметил в самомнизу аккуратный надрез черной дерматиновой обивки. Он присел на корточки иосмотрел подозрительное место. Потом слегка прикоснулся пальцами – так и есть,надрез сверху покрыт прозрачной клейкой лентой, чтобы вылезающая из-поддерматина набивка не бросалась в глаза и не привлекала внимания. Вытащив изкармана небольшой кожаный футляр с инструментами, Вадим принялся за работу, ичерез минуту у него на ладони лежало ставшее совершенно безобидным маленькоевзрывное устройство, которое должно было сработать, когда Каменская будетоткрывать дверь своей квартиры. Тонкая проволока соединяла дверь с деревяннымпорогом. При открывании двери проволочка разрывается и происходит процесс,аналогичный вырыванию чеки из гранаты-«лимонки». Дверь вместе с хозяйкойразнесет в клочья.

Бойцов перевел дыхание и спрятал опасную игрушку в карман.Все бы ничего, если бы не настырная старуха, записавшая номер машины, накоторой приезжали убийцы. Околоподъездные старушки – первые, кого всегдаопрашивают работники милиции, когда в доме что-то происходит, будь токвартирная кража или убийство. Если бы не это, уже сегодня можно было быпокончить с Каменской, и завтра возобновилась бы работа над прибором, которыйтак нужен Супруну.

Он вернулся к себе и снова позвонил Каменской на работу. Онаснова была на месте. Часы показывали 17.42.

3

Огромный зал Совета в Институте был заполнен людьми едванаполовину. Защита диссертации давно уже перестала вызывать интерес научнойобщественности. Кроме членов Совета, на заседания приходили только те, чьивопросы решались на этих заседаниях, а также «болельщики» соискателей ученыхстепеней: их коллеги, друзья и родственники (если, конечно, тематика былаоткрытой, а не засекреченной).

Сами члены Ученого совета вели себя как на приеме, мирнобеседовали, объединившись в группки по два-три человека, обменивалисьвпечатлениями с теми, с кем давно не виделись, вставали и пересаживались сместа на место, выходили из зала и снова возвращались. Беднягу диссертанта неслушал никто, он что-то бубнил себе под нос, даже не пытаясь перекрыть голосомцарящий в зале ровный гул. Когда дело дошло до официальных оппонентов, гулнесколько поутих: оппоненты были людьми уважаемыми, и хотя слушать их никто несобирался, но вежливость проявить следовало.

– Слово предоставляется официальному оппоненту, докторутехнических наук, профессору Лозовскому, – торжественно провозгласилпредседатель Совета Альхименко, делая строгое лицо и бросая на членов Советауничтожающий взгляд. – Пожалуйста, прошу вас, Михаил Соломонович.

– Уважаемые коллеги! – начал Лозовский,взгромоздившись на трибуну и обняв ее, словно кто-то пытался ееотобрать. – Перед нами плод многолетнего упорного труда, который сам посебе заслуживает всяческого уважения. Я имею в виду, разумеется, труд, а неплод. Наш диссертант Валерий Иосифович Харламов представил нам несомненноинтересную работу, которая вполне ясно дает нам ответ на главный вопрос: можетли соискатель ученой степени проводить самостоятельную научную работу, есть лиу него для этого достаточный потенциал. Ведь смысл написания кандидатскойдиссертации состоит именно в этом, если память мне не изменяет и я правильнопонимаю требования Высшей аттестационной комиссии.

Произнеся эту тираду, Лозовский умолк и повернул голову всторону Вячеслава Егоровича Гусева, который как Ученый секретарь должен знатьвсе правила и требования ВАК. Вячеслав Егорович выразительно кивнул, стараясьне рассмеяться. Сцена эта разыгрывалась каждый раз, когда Лозовский оппонировална защите. Он был единственным ученым, который утверждал, что при защитедиссертации обсуждается не суть написанного, а уровень и качество. «Если бы мыобсуждали суть, Эйнштейн никогда бы не защитился в нашем Совете, потому что мывсе в один голос сказали бы, что он не прав. Диссертанту и не нужно, чтобы мывсе дружно считали его правым, потому что, если мы будем присваивать ученыестепени только тем, с чьей позицией мы согласны, наука не сможет развиваться.Не появится ни одной новой научной школы. Никто не сможет сказать новое слово внауке, ибо новое – это опровержение старого. Мы во время защиты диссертациидолжны ответить только на один вопрос: достаточна ли научная культурасоискателя, добросовестен ли он при анализе результатов своих экспериментов,логичен ли в своих рассуждениях, может ли придумать что-то оригинальное. А еслисовсем просто, то мы на защите должны решить, есть у него мозги в голове илинет. Вот и все. И я в своем выступлении в качестве официального оппонента будуговорить только об этом. Если вам это не нравится, не приглашайте меняоппонировать», – категорично заявлял профессор Лозовский.

Такая позиция импонировала диссертантам, и они всегдапросили назначить Лозовского первым оппонентом. Но было несколько случаев, и оних тоже очень хорошо помнили, когда упрямый профессор, прочтя вполне грамотнуюи добротную диссертацию, говорил на защите:

– Я не могу опровергнуть ни одного слова из этойдиссертации. В ней все правильно. Все, от первой заглавной буквы и до последнейточки. И мне от этого скучно. Эта диссертация – хорошая курсовая работастудента, но не более того. Работы мысли я здесь не вижу. Вкуса к экспериментуя здесь не чувствую. Мое мнение таково: соискатель не готов для самостоятельнойнаучной деятельности, степень кандидата наук ему присваивать еще рано.

Некоторые приходили послушать Лозовского, как ходят в цирк.Узнавали, на какой защите, первой или второй по счету, он оппонирует, приходилив зал Совета и уходили, когда Михаил Соломонович спускался с трибуны.

– Я питаю глубокое уважение к научному руководителюнашего соискателя, профессору Бороздину, – продолжал вещатьЛозовский. – И поскольку я хорошо знаю научный стиль Павла Николаевича, яособенно внимательно вчитывался в текст представленной диссертации, стараясьувидеть влияние научного руководителя и, вполне возможно, отсутствие научнойсамостоятельности Валерия Иосифовича Харламова. Но нет! – При этих словахЛозовский воздел вверх искривленный подагрой указательный палец. – Я неувидел в этой работе ни малейшего следа присутствия Павла Николаевича.Складывается впечатление, что профессор Бороздин просто ограбил нашегосударство, получая деньги за научное руководство человеком, который, являясьвполне зрелым ученым мужем, в таком руководстве вовсе не нуждался.

Зал оживился. Все понимали, что Михаил Соломонович шутит ичто на самом деле его слова содержат в себе высшую похвалу диссертанту. Нооднажды такое уже было… А кончилось тем, что ученый, считавшийся научнымруководителем диссертанта, был лишен профессорского звания, ибо после точнотакого же выступления Лозовского вскрылось, что он вообще не осуществлялнаучного руководства ни одним соискателем, потому что давным-давно отстал отнауки и уже много лет перестал в ней что-либо понимать. Получаемые отаспирантов и соискателей главы и параграфы он передавал своему сыну,талантливому молодому физику, который делал постраничные замечания и объяснялпапочке суть своих вопросов. Потом папочка с умным видом пересказывал все этосвоим подопечным. Ему очень хотелось сохранить имя в науке, ему очень нравилосьбыть профессором, и он тщательно оберегал свою тайну, которая состояла в том,что быть профессором он давно перестал. Скандал тогда был громкий, и с тех порв зал Совета стали ходить «на Лозовского», как в былые времена люди ходили вцирк смотреть на акробатов, работающих без страховки, ходили каждый день,ходили в надежде, что вот сегодня-то наконец что-нибудь случится.