Книга Училка - Наталия Терентьева

Возможно, так и делала моя любимая учительница по литературе Татьяна Евгеньевна, ни разу не повысившая на нас голос. Не знаю, как ей это удавалось. Но ведь мы не срывали уроки, не прогуливали их, всерьез обсуждали с ней проблемы, поднимавшиеся русскими писателями, честно спорили, увлеченно писали сочинения. Другое время, другие дети — в немецкой спецшколе Москвы 70-х годов прошлого столетия? Да, наверно. В прошлом ведь всё гораздо лучше. Иначе не бывало ни у одного поколения. Кто не упрекал своих детей: «Вот мы были не такие?» И мне так мама говорила, рассказывая, какие они были наивные и идеалистичные, а мы, в сравнении с ними, жестокие и циничные. Регресс человечества, самонадеянно считающего лавинообразное накопление технических открытий синонимом своего прогрессивного развития?

— В автобус пойдемте! — сказала я большим детям и поспешила на выручку своим маленьким. Настька как раз, беспомощно задрав голову, безуспешно пыталась уговорить Никитоса слезть с ограды. А он бы и рад был слезть, но уже не мог — зацепился пухлыми зимними штанами за металлический прут и теперь изо всех сил старался вырваться, раскачиваясь и всё больше и больше разрывая штаны.

— Замри, чудовище! — прокричала я.

От неожиданности Никитос резко обернулся, разжал руки, на секунду действительно замер, держась на штанине, потом рухнул в высокий сугроб.

— Ты черт такой, Никитос… Ой ты… — Я подняла его с земли. — Ничего не сломал?

— Не-а! — радостно ответил Никитос. — Мам, ты видела, как я высоко залез?

— Видела. А ты видел, что у тебя со штанами?

— Ой… А что они, порвались?

— Нет, зашились! Ох, Никитос… Давай топай в автобус. Настя, догоняй!

— Мам, — торопливо вступила Настька, едва успевая за мной и Никитосом, которого я теперь тащила за руку, — он не хотел, понимаешь! Он штаны рвать не хотел! Просто штаны такие, зацепишься, они уже порвались, понимаешь, мам, а? — Она сумела забежать чуть вперед и заглянуть мне в глаза.

— А то! — ответила я. — Не переживай! Штаны зашьем, ноги не пропорол и ладно!

— Я завтра еще выше залезу! — пообещал Никитос.

— Непременно! — сказала я, хотела дать ему подзатыльник, занесла уже руку, но вспомнила его слова о том, что битые дети становятся преступниками. А небитые — кем? Героями и покорителями космоса? Ладно. Андрюшку не били. А он — какой честный человек! Наверняка его тоже было за что шлепнуть. Но родители нас вообще пальцем не трогали, никогда.

В автобусе я отсадила собственных детей подальше, думая о том, что если бы не Игоряшины выкрутасы, если бы знать заранее, я бы оставила их на целый день с Наталией Викторовной. Сейчас мне мои малыши очень мешают. Я-то думала, что они будут с Игоряшей, в его машине, просто приедут туда же, куда и я с автобусом, походят, посмотрят музей, усадьбу… Ладно, уже как есть.

— Тебя как зовут? — услышала я голос Светы, которая недавно смеялась над Яном.

Она подсела к моим детям и завела с ними разговор. Катя тут же перебралась к ним. Вот и ладно. Большие девочки поиграют в живые куклы, а я отдышусь и займусь их одноклассниками.

— Селиверстов! — позвала я.

Кирилл быстро обернулся. Злые, какие злые глаза. Я не должна видеть, какие они злые. Я должна видеть, какие они еще глупые. Точно? Не надо обращать внимание на то, что мальчик злой? А может, это наносное?

— Подойди сюда, сядь ко мне.

Я решительно убрала из речи лишние «пожалуйста», «спасибо» в разговоре с детьми. Они делают речь мягкой, уступчивой, необязательной, по крайней мере мою.

Кирилл, стараясь выглядеть максимально независимым, прошел по салону. Пошатнулся, еле удержался на ногах, покраснел, посмотрел на меня с ненавистью.

— Я же не виновата, что ты чуть не упал! — негромко сказала я ему, постучав по пустому сиденью рядом с собой. — Присаживайся, не размышляя.

— Промывка мозгов? — тоже негромко спросил Кирилл.

Я мельком посмотрела, как одет мальчик. Да как обычно. Вполне стильные недорогие вещи, давно не стиранные, оторванный хлястик, вырванная с мясом кнопка на куртке. Из кармана горчат теплые вязаные перчатки, а руки красные, обветренные, шарф намотан кое-как. Не провожали, значит, на экскурсию родители. Спали.

— Садись, садись.

Я не стала сразу заводить разговор. Кирилл напряженно сидел рядом со мной, ожидая вопросов. Потом начал удивленно на меня поглядывать. Покашлял, покрутился.

— Ан-Леонидна, а вы хотели что-то спросить? — наконец не выдержал он.

Я посмотрела на пацаненка. Надо начинать с нуля. Надо забыть ту безобразную сцену. И как жестоко и глупо он высказывался в адрес Кати, и как я не очень грамотно и достойно давала ему отпор. А я не могу. Я вижу перед собой маленькую сволочь. А это неверно. Неизвестно, что из него получится. Пока он и хороший, и плохой, он еще растет, он формируется. Он еще не сволочь. Так, сволочёнок.

— Ты с кем живешь? — постаралась спросить я как можно нейтральнее. — Тоня, отвернись, пожалуйста, совершенно неинтересные для тебя разговоры. Обсуждаем раннее творчество Чехова.

— А-а-а… — разочарованно протянула Тоня, которая вся уже просто вылезла с переднего сиденья к нам, лишь бы разобрать, о чем именно я говорю с Селиверстовым.

Кирилл смотрел на меня с привычной ненавистью. Может, я неверно читаю его взгляд? Может быть, это взгляд затравленного, привыкшего защищаться ребенка?

— Я на такие личные темы с вами говорить не буду, — процедил он сквозь зубы.

— В смысле? — удивилась я.

— Я же не спрашиваю, замужем вы или вас муж бросил.

Как реагировать? Смеяться? Не обращать внимания? Относиться как к глупому, неразумному зверьку, научившемуся кое-как лопотать и штаны застегивать? Наорать на него? Уничтожить? Высмеять? Нет, я не знаю.

— Спроси, — спокойно ответила я.

— Мне неинтересно, — процедил он. — И не надо ко мне лезть.

Грубо. Обидеться? Вряд ли это будет правильно сейчас. Ведь он как раз на это рассчитывает, скорей всего подсознательно.

— Кирилл… Отчего тебе так плохо? Ты недоволен собой? Или у тебя что-то не так в семье? Я об этом спрашиваю. Ты с мамой и папой живешь? Ведь всё равно мне нужно это выяснить. Скоро родительское собрание. Я просто по своей должности должна знать обстоятельства жизни каждого из вас.

— Я — лучше всех живу! — упрямо ответил мне Кирилл.

— Это понятно.

Настаивать? А какая мне, в самом деле, разница, с кем живет этот маленький хам? Я хочу ему помочь? Чем? Заменю отца, если он живет только с мамой? Выполню часть материнских функций, которые явно не выполняет мама, — пришью все оторванные хлястики, заставлю мальчика помыть и намазать кремом ботинки, на которых засохла соляная корка, а главное — выслушаю, поговорю, разобью корку на его душе, не дающую ему жить спокойно, мешающую, саднящую? Вряд ли.