Книга Критика криминального разума - Майкл Грегорио

— Да, конечно, — ответил я, помогая профессору сесть в экипаж. И вновь я был тронут его физической хрупкостью при сохранявшейся необычайной интеллектуальной энергии, а также теми усилиями воли, которых Канту стоили его труды и изыскания.

— Будьте осторожны, сержант, не рискуйте, — предупредил я, взбираясь в карету вслед за Кантом.

Кох захлопнул за нами дверцу.

Экипаж тронулся и следовал довольно медленно. Некоторое время мы с Кантом ехали молча. Наконец он повернулся ко мне со словами:

— Надеюсь, вы не откажетесь разделить со мной удовольствие и выпьете несколько согревающих глотков хорошего ликера? День был крайне утомительный, и нам обоим необходимо укрепить свои силы и дух.

— С большой радостью, сударь.

Мое обещание, казалось, успокоило его, и несколько мгновений спустя профессор уже беззаботно дремал, наклонив голову на подушку сиденья. Я тоже откинулся на спинку и подумал о письме, которое намеревался написать Елене с сообщением о моем успехе в поимке преступника. Благодаря профессору Канту срок моего пребывания в Кенигсберге продлевался на неопределенное время.

Глава 16

Всю дорогу до дома профессор Кант проспал. Энергия, питавшая профессора целый день, казалось, была полностью израсходована. Всего несколько минут назад глаза его горели воодушевлением, движения были проворны, и возраст был не властен над ними, ум остр и проницателен, речь оживленна. А теперь рядом со мной на сиденье экипажа поблескивающий в темноте плащ производил впечатление пустого кокона, оставленного только что вылупившимся из него созданием, которое, расправив крылья, улетело в жестокий и холодный мир.

Я, напротив, не чувствовал ни малейшей усталости. По необъяснимым осмотическим законам энергия, оставившая моего наставника, перетекла ко мне. Сегодня утром на грязном берегу реки Прегель я видел тело мальчишки с размозженным черепом. Я только что вышел из зловещей комнаты ужасов, которая могла бы успешно конкурировать с самым страшным ночным кошмаром. Улицы Кенигсберга были темны и опасны. Где-то там скрывался убийца, безжалостное существо, которому ничего не стоило не задумываясь убить любого повстречавшегося ему человека, превратив жизнь его близких в страшную трагедию. Нас ожидали новые преступления. И несмотря на все это, сердце мое торжествовало. Создавалось впечатление, что я возвращаюсь с прогулки по идиллическим лесам Вестфалии. Теперь, когда лаборатория Канта осталась далеко позади, душа моя была полна ощущений, которые любой другой человек испытывает после посещения коллекции изысканных произведений искусства. Вызвало ли у меня отвращение увиденное в том темном и мрачном месте? Совсем напротив!

Я крепко сжимал в руке, дрожавшей от волнения, восторга и благоговейного страха, ключ от лаборатории Канта. Все выставленное там было в высшей степени замечательно, но еще более замечательно было то, что Кант доверил хранение этой коллекции мне. Мне и никому больше! Меня не удивило, что герра поверенного Рункена не посвятили в тайны зловещего склада. Верного ему беднягу Коха шокировало подобное известие, а я, напротив, был очень рад. Теперь я понимал, почему Кант избрал именно меня, а не какого-то другого судью. Другие могли обладать большим опытом в традиционных способах расследования преступлений, однако Кант твердо верил, что только я сумею понять пользу собранного в лаборатории и оценить зловещую красоту — лучшего слова я подобрать не мог, — которую его ни с чем не сравнимый ум сотворил в этом уединенном месте.

Семь лет назад Кант порекомендовал мне стать судьей. Ныне профессор открывал передо мной возможности, которых я намеренно избегал, схоронившись в Лотингене. Он вручил мне собранные им материалы и предложил доказать, что я представляю новое поколение следователей и судей. Что я способен воспользоваться революционными методами, которые никогда ранее не применялись в борьбе с самым страшным из всех преступлений. С преступлением, которое поставило под угрозу мир и покой целого государства.

Именно по этой причине он пригласил Вигилантиуса, прибегнув к его анатомическим познаниям и мистическому опыту в попытках отыскать преступника. Есть ли на свете такой судья, который осмелился бы использовать подобную тактику? Поэтому профессор и хотел, чтобы я понаблюдал за работой некроманта прошлой ночью.

Внезапно я увидел способности доктора совершенно в новом свете. Престарелый разум Канта двигался к неким темным и нездешним берегам, тем не менее великий философ не утратил связи с реальностью и умения блестяще применять логику и здравый смысл к решению самых запутанных загадок. Он учил меня тому, на что сам уже физически не был способен. Он был моим Сократом, который вел меня к совершенно новому взгляду на вещи и новому способу действия. Расследование преступления заключается не только в собирании подробной информации и вытягивании истины любыми способами из сопротивляющихся подозреваемых и свидетелей, как полагал Рункен. И как, что уж греха таить, думал прежде и я сам.

Кант готовил меня к тому, что я только что увидел, учил меня для благ человечества пользоваться подобным знанием, не позволял мне отбрасывать никакие свидетельства под предлогом их извращенности или чудовищности, как охарактеризовал их сержант Кох. Вне всякого сомнения, точно так же воспринимал кантовский подход к делу и Рункен. Но ведь не далее как прошлой ночью я сам согласился бы с подходом Рункена.

В мгновение ока я понял, как мне следует поступить. Когда дело будет закрыто, убийца пойман и осужден, я напишу научный трактат, в котором воздам хвалу несравненному гению Иммануила Канта. В данной области он проник гораздо дальше всех других исследователей, и я был преисполнен энтузиазма от мысли, что смогу еще многому научиться у самого первооткрывателя. Я повернулся и взглянул на спящего философа, душа моя полнилась нахлынувшими на меня эмоциями и глубокой признательностью. Я был всем ему обязан. Он был для меня отцом. Более того, я осознал это сейчас, ему я был обязан гораздо большим, чем собственному отцу.

У меня голова шла кругом от подобных размышлений. Пришлось закрыть глаза, чтобы овладеть собой, и я открыл их, только когда экипаж резко дернул и остановился. Снаружи завеса тумана была еще плотнее, чем прежде. Я бросил взгляд на Канта, но профессор продолжал спать безмятежным сном. За оконным стеклом в темноте молочного окраса материализовалось человеческое лицо. Похожий на привидение, Иоганн Одум сделал мне знак выйти на дорогу. Я поспешно, хотя и стараясь не шуметь, открыл дверцу кареты.

— Дальше ехать нельзя, герр Стиффениис, — объявил лакей, когда я спустился к нему. Туман прекращался в непроницаемую стену в том месте, где рядом с дорогой была заметна рябь какого-то потока. — Я боюсь, что в любой момент мы можем опрокинуться в канаву.

— Давайте я пойду впереди и буду указывать лошади дорогу, — предложил я.

— Возьмите одни из фонарей, сударь, и будьте осторожны, дорога здесь очень опасна, — предупредил он.

Поначалу я быстрыми шагами направился вперед, но вскоре был вынужден сбавить темп. Снег у меня под ногами слежался и обледенел, а лошадь за спиной была явно напугана. Иоганн удерживал ее, как мог, боясь худшего, и мне пришлось тащиться, еле переставляя ноги, целую вечность, пока впереди в тумане не появился особняк Канта.