Книга Банда 4 - Виктор Пронин

Дойдя до пафнутьевской двери, уборщица подергала ручку и двинулась дальше, она была даже рада пройти мимо запертого кабинета.

— Надо выманить его из берлоги, — негромко произнес Андрей, чтобы даже уборщица не догадалась, что в кабинете кто-то есть.

— Как? — повторил Пафнутьев.

— Большая рыба клюет на живца.

— Не понял? — Пафнутьев повернулся, пытаясь рассмотреть выражение лица Андрея, но тот сидел в тени и тусклый свет из окна не достигал его.

— Большая рыба клюет на живца, — повторил Андрей. На этот раз Пафнутьев не стал переспрашивать. Днем, когда прокуратура гудела от страстей, от горя и ненависти, когда он сам был взвинчен и раздражен, Пафнутьев заставил бы Андрея выразиться подробнее, но сейчас у него не возникло даже такого желания, и так все было ясно. — Как вы думаете, Павел Николаевич, — заговорил Андрей, осторожно подбирая слова, — как вы думаете, есть ли у Бевзлина сейчас человек, которого он ненавидит больше всех на белом свете?

— Есть, — сказал Пафнутьев, помолчав. — И я знаю этого человека. Ты его тоже знаешь. Он так его ненавидит, так ненавидит, что теряет самообладание при одном только упоминании о нем. Бевзлин покрывается красными пятнами и начинает биться в мелкой дрожи, едва лишь вспомнит этого человека, Андрюшенька.

— Ну вот, видите, как хорошо, — по голосу Пафнутьев понял, что Андрей улыбается.

— Что же тут хорошего?

— Из этого человека можно изготовить прекрасного живца.

— Это не просто, — заметил Пафнутьев.

— А у нас, Павел Николаевич, нет выбора, — произнес Андрей. — Мы можем, конечно, поплясать немного вокруг да около, но рано или поздно все равно придем к этому решению. Сделать все надо, не откладывая. Времени нет, Павел Николаевич.

В кабинете опять наступила тишина. За окном стемнело, и все ярче становились уличные огни. Теперь проносящиеся на повороте машины изредка светом фар выхватывали из сумрака лицо Пафнутьева, и оно вспыхивало ярким розовым пятном.

— Что будем делать, Павел Николаевич? — спросил Андрей из темноты своего угла.

— Будем думать.

— Я тоже могу кое-что поприкинугь, да, Павел Николаевич? — спросил Андрей.

— Конечно.

Андрей настойчиво вел свою линию, более того, в этом разговоре его настрой был более решительным. Пафнутьев колебался, сомневался, пытаясь найти решение, которое хотя бы немного вписывалось в требования закона. Но он не видел такого решения, а Андрей его и не искал. Недавнее происшествие, когда он чуть было не лишился жизни, развязало ему руки, и он готов был действовать быстро и жестко.

Пафнутьев тоже прошел через некоторые испытания и, хотя не предлагал ничего сам, не останавливал и Андрея.

— Мне кажется, Павел Николаевич, что, если мы не уничтожим его, он уничтожит и меня, и вас. Он не остановится, пока не пришлет Вике вашу правую руку, свернутую в кукиш. Или левое ухо, надетое на шампур.

— Мне хочется тебе возразить, Андрюша, но нечего, — сказал Пафнутьев. Не было сейчас в его голосе обычной дурашливости, готовности посмеяться поиграть словами. Пафнутьев говорил тише и печальнее, чем обычно. И понял Андрей — созрел Павел Николаевич, кажется, созрел.

Раздался телефонный звонок — в этот вечер они казались резкими и раздражающими. Но этот звонок отличался от прочих — прозвучав единственный раз, он смолк. Пафнутьев придвинул аппарат поближе к себе. Через минуту телефон зазвонил снова, и тогда он поднял трубку. Это был их с Викой условный сигнал — когда жена хотела дать знать, что звонит именно она, то, набрав номер и дождавшись одного звонка, опускала трубку. И тут же звонила снова. Если Пафнутьев был на месте, он сразу догадывался, кто к нему ломится.

— Да! — сказал он преувеличенно бодрым голосом.

— Паша... Это... У нас кое-что случилось, — голос Вики оборвался, она замолчала, видимо, разговаривая с кем-то, прикрыла трубку рукой. Потом Пафнутьев снова услышал ее учащенное дыхание.

— Вика! — крикнул он, сразу предположив худшее, — Что там у тебя? Говори!

— У нас гости, Паша...

— Кто?

— Он говорит, что его фамилия Бевзлин, Анатолий Матвеевич.

— Зачем ты открыла дверь?! Зачем ты его впустила?! Мы же договаривались — никого! Ни под каким предлогом! Ни днем, ни ночью!

— Паша... Остановись... Я его не впускала.

— Как?!

— Я пришла домой, а он уже сидит в квартире... И с ним еще двое. Они смотрели телевизор и пили кофе. И шампанское вот... И еще, Паша... Только ты не расстраивайся, ладно? Не будешь?

— Ну?

— Они тут небольшой беспорядок устроили... Не буду рассказывать об этом подробно, сам увидишь...

— Так, — выдохнул Пафнутьев чуть слышно. — Дай этому Бевзлину трубку.

— Он и сам просит.

— Что там? — спросил Андрей, почувствовав напряжение в голосе Пафнутьева.

— Бевзлин у меня дома. Вошел, когда там никого не было. Вика вернулась, а он со своими костоломами шампанское пьет. Сейчас возьмет трубку. Со мной хочет поговорить, — все это Пафнутьев произнес странным мертвым голосом, даже не прикрывая трубку рукой. Бевзлин перешел границу, и теперь не было ничего, что могло бы остановить Пафнутьева, образумить, заставить подумать о последствиях.

Теперь последствия не имели для него ровно никакого значения.

— Алло! — раздался в трубке молодой оживленный голос Бевзлина. — Павел Николаевич?

— Да, это я, — односложно ответил Пафнутьев, не в силах произнести еще хотя бы несколько слов.

— Рад вас слышать! Давно жду вашего звонка... А вы все не звоните и не звоните... Я начал беспокоиться. Думаю, уж не случилось ли чего...

— Ничего не случилось, — ответил Пафнутьев, дыша широко открытым ртом и пытаясь как-то совладать с собой.

— Как я рад! Я действительно счастлив тому, что с вами ничего не случилось! — Бевзлин весело рассмеялся. — Мне бы хотелось лично участвовать во всем, что с вами происходит, Павел Николаевич! Я даже испугался, неужели, думаю, меня опередили! Представляете мой ужас?

— Ужас впереди, — без выражения произнес Пафнутьев.

— Да! — обрадовался Бевзлин. — Конечно! Хорошо, что вы это понимаете!

— Что вам нужно в моем доме?

— Решил встретиться... А тут ваша жена... Знаете, я был приятно удивлен...

Совершенно очаровательная женщина! Причем, в моем вкусе! Знаете, таких называют женщина-подросток... Есть в них и некоторая неловкость, и непосредственность, мальчишеская порывистость... Да и фигура подростковая — узкие бедра, высокая шея, маленькая грудь...

— Вы напрасно это сделали, Анатолий Матвеевич.

— О, Павел Николаевич! Если бы вы только знали, как много в жизни я делаю ошибок! В некоторых даже раскаиваюсь, их немного, но бывают. Такие ошибки вызывают в моей душе чувство горечи и скорби.