Книга Банда 4 - Виктор Пронин

— Уходим, — сказал Бевзлин и, не оглядываясь, шагнул к двери — легкий, стремительный, в развевающемся плаще и с выражением полнейшей невозмутимости на лице. Два амбала, подхватив под руки своего незадачливого товарища, поволокли его в дверь, по коридору, во двор, запихнули в уже распахнутую дверцу серого «мерседеса». Тот рванул с места, выехал со двора, влился в поток машин и исчез, растворился, пропал.

Пафнутьев вздохнул, потер ладонями лицо, оглянулся. И только тогда увидел на полу у двери свой пистолет. То ли он выпал в суматохе из кармана амбала, то ли он его выбросил. Пафнутьев подошел, наклонился, чтобы поднять пистолет, но отчаянный крик остановил его.

— Не прикасаться!

Пафнутьев с недоумением обернулся — неужели опять вернулся Бевзлин со своей бандой? Но нет — в дверях стоял Худолей. Глаза его были безумны, он пошатывался, в руках вздрагивал фотоаппарат. Видимо, эксперт еще надеялся застать здесь гостей и сфотографировать их. Это было уже легкое помешательство, нормальный человек не должен был так поступать.

— Почему? — распрямился Пафнутьев.

— А отпечатки?!

Да, что-то чисто профессиональное сработало в Худолее, и он успел остановить Пафнутьева, когда тот наклонился к пистолету — он мог стереть отпечатки пальцев Бевзлина, который держал в руках пистолет, вертел его перед глазами, наслаждаясь собственным могуществом. Худолей еще раз доказал, что не тронулся умом, что самое важное, что в нем было, осталось в целости и сохранности.

— Тоже верно, — согласился Пафнутьев и, не в силах противиться усталости, которая вдруг непреодолимой тяжестью навалилась на него, опустился в кресло.

Худолей пробежался по кабинету, сфотографировал Пафнутьева, обессиленно сидевшего в кресле, пистолет на полу, перевернутый стол, разбросанные по полу бумаги...

— Ну, что сказать, Паша... Дикие орды изгнаны с нашей священной земли!

— Надолго ли...

— Но сегодня, сейчас отсюда изгнаны?

— Похоже на то...

— И о чем тебе это говорит?

— А тебе? — бездумно спросил Пафнутьев, все еще пытаясь придти в себя.

— Говорит и очень внятно, — произнес Худолей хриплым, сорванным от нечеловеческого крика голосом.

— Господи, — простонал Пафнутьев. — Скажи, наконец, о чем тебе все это говорит?

— Паша! — озаренно воскликнул Худолей. — Ты не знаешь? Не догадываешься? Не чувствуешь? А я сразу сообразил... Обмыть все это надо, Паша, хорошо обмыть!

Чтобы никогда в жизни, никогда в будущем не случилось ничего подобного! Ни с кем, Паша!

— Согласен.

— Немедленно?

— Прям счас... — с трудом проговорил Пафнутьев, но улыбка, правда, несколько растерянная, но пафнутьевская, шалая и глуповатая улыбка, осветила его лицо.

— Так я пошел? — обернулся от двери Худолей.

— Дуй... Только это... Нигде не задерживайся. Ни на минуту!

— Ох, Паша... Если б ты только знал... Твои слова вызывают в моей душе неподдельный трепет!

— Дуй... Встрепенемся вместе. Только это... Конверт цел?

— Паша!

— Вовнутрь не заглядывал?

— Паша!

— А то ведь на снимках отпечатки Бевзлина-шмевзлина...

— Паша! — с каждым возгласом в голосе Худолея было все больше гнева и оскорбленности, но это был восторженный гнев и счастливая оскорбленность.

— Все, иди, — Пафнутьев махнул рукой, и воодушевленного Худолея мгновенно вынесло из кабинета волной, порожденной слабым движением пафнутьевской руки.

Часть третьяКонтрольный выстрел в голову

Рабочий день закончился, кабинеты и коридоры прокуратуры опустели, и лишь уборщица, громыхая ведрами и шваброй, медленно передвигалась по этажам, очищая пол от окурков, скомканных бумажек, конфетных оберток и прочих отходов, которые оставляли здесь жалобщики, истцы и ответчики. Пафнутьев и Андрей сидели в кабинете, не зажигая света и заперев дверь на ключ — с некоторых пор выяснилось, что это просто необходимо. Время от времени долго и назойливо звонил телефон, но Пафнутьев не поднимал трубку. Нет, дескать меня, не ищите, не найдете.

Андрей расположился в жестковатом кресле возле простенка, Пафнутьев остался на своем месте, он уютнее и увереннее чувствовал себя именно за столом, где под рукой были ящики с документами, телефон, бумага, ручка. Оба поделились испытаниями, вьшавшими на их долю за последние несколько дней, и теперь молча осмысливали происшедшее.

В кабинете давно уже наступили сумерки, и лишь по вспышкам света, пробегавшим по шторам, можно было догадаться, что машины на улице уже включили фары. Пафнутьев надсадно вздыхал, громоздко и неуклюже ворочался в кресле и снова затихал, найдя позу, в которой он мог просидеть еще какое-то время.

— Ну что, Андрюша... Как дальше жить будем? — спросил он негромко — полумрак в комнате вынуждал говорить тише, да и не было надобности повышать голос, замершее здание прокуратуры позволяло разговаривать даже шепотом.

— Как жили, так и дальше будем жить.

— Поприжало нас маленько... Тебе не кажется? И пожаловаться некому...

Засмеют. Нет, скажут, такой опасности, черти нам мерещатся, креститесь чаще, скажут нам... Но мы-то с тобой знаем, что все всерьез.

— Знаем, — кивнул Андрей.

— Да, Бевзлин звонил... Один из его телохранителей, который тебя обижал...

Помер.

— Знаю. Он и должен был помереть.

— Почему?

— Я немножко ответил ему..! После таких приемов не живут.

— А ты не погорячился?

— Или он меня, или я его. Мне повезло больше, ему тоже повезло, но меньше.

— А знаешь, Андрей, какой наиболее вероятный исход из всего, что случилось за это время? Меня выгонят.

— За что?

— За что угодно. Например, за то, что у меня в носу две дырки, а не три.

За то, что пупок в нижней части живота, а не в верхней. Бевзлин подарил по хорошей машине нашему губернатору и всем его заместителям. И они не смогут отказать ему в маленькой просьбе. Его фирма потеряла трех человек — налицо разгул преступности. А кто, кого, за что... Все это не так уж важно.

— Значит, надо опередить Бевзлина.

— В чем?

— Как всегда, Павел Николаевич, как всегда... В нанесении удара. Пока мы будем опережать, остается шанс выжить. Надо лишить его возможности высказать губернатору свою просьбу. Пусть он не успеет ни о чем попросить.

— Как?

Андрей молча передернул плечами. Ответ напрашивался сам собой, а произносить очевидные слова он не любил. Да и Пафнутъев прекрасно знал ответ на собственный вопрос. В кабинете наступило долгое молчание, но не сонное, нет, это было сосредоточенное молчание. Пафнутьев даже ни разу не заворочался в своем жестком кресле, не поменял позы. Время от времени вспыхивал свет фар на занавесках, слышался визг трамвая на повороте, но приглушенно, терпимо. Потом появился несильный ритмичный шум в коридоре — приближалась уборщица, ее швабра натыкалась на ножки стульев, билась о плинтуса, о запертые двери кабинетов.