Книга Счастливчик - Майкл Джей Фокс

было невероятно сложно общаться с мамой. Её вера в меня была настолько слепой, что я сомневался, сможет ли она увидеть ту сильную боль, что я испытываю. Но хотел оградить её от этой боли — нелепый порыв, учитывая, что я сам не мог с ней справиться. Что же касается Трейси, то я продолжал писать и писать «Она всё ещё любит меня?» и, если да, то «Как это возможно?» Снова и снова я заявлял о своей любви к ней, надеясь, что смогу заслужить её доверие. Раньше в наших разговорах постоянно возникала тема детей: не стоит ли завести ещё? — теперь я с горечью замечал, что она перестала поднимать эту тему. Каким отцом я мог стать в будущем? А каким отцом я был сейчас? Я принёс свои извинения Сэму. Я понимал, что четырёхлетнему ребёнку совсем нелегко приходится от моего общения, да что там, нелегко было даже взрослым.

Насколько бы мрачной не получалась моя исповедь, были в ней и моменты, которые заставили посмеяться. Всю дорогу я стараюсь быть более амбициозным — более надёжным и независимым. Это слово появлялось на страницах три-четыре раза. После последнего, я написал в круглых скобках: «и это, по-твоему, амбиции?»

Потом в какой-то момент я перестал писать: то ли заела судорога в руке, то ли просто выдохся, чтобы продолжать дальше. Перечитав всю писанину, я заплакал. Она стала последней каплей перед капитуляцией. На следующий день я отыскал номер того мозгоправа, что дала Трейси. Позвонил ей, несмотря на то, что был предновогодний день. Просто не мог дольше справляться в одиночку.

Перечитывая свой манифест сейчас, удивительнее всего в нём то, чего в нём нет — болезни Паркинсона, а ведь она никогда не исчезнет из моей жизни.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Годы чудес (Или [настоящий] секрет моего [настоящего] успеха)

Коннектикут, 26 декабря 1993.

Один раз я уже беседовал с мозгоправом — было это на съёмках пятого сезона «Семейных уз». А точнее часового эпизода «А — значит Алекс» за авторством Гэри Голдберга и продюсера Алана Югера. Лучший друг Алекса погибает в дорожно-транспортном происшествии, перевозя мебель. Алекс должен был ему помочь, но в последний момент увильнул. Борьба с синдромом выжившего усугубляется тем, что он выжил благодаря проявлению эгоизма. Алекс обращается за помощью к психотерапевту. Принятие такого вида помощи совершенно не в правилах Алекса Пи Китона. Ведь краеугольным камнем его характера исключительно одарённого парня-самородка, которым его видят окружающие, — является самоуверенность. Безостановочно он движется по прямому курсу к тому будущему, что сам для себя избрал.

Но смерть друга останавливает его, он начинает задаваться вопросами, на которые затрудняется ответить. Теперь он должен заново пройти свой путь от самого детства, чтобы примирить внутри себя страх и неуверенность в собственных силах с постоянно получаемыми от внешнего мира восхищением и похвалой. Эпизод был снят в театральном стиле «Нашего городка»[62]: терапевт ни разу не появился в кадре, а Алекс отвечал на закадровые вопросы глядя прямо в объектив.

За этот эпизод я получил «Эмми», но сейчас, погруженный в эту ужасную реальную версию моего страдающего альтер эго, как и Алекс, ищущий профессиональной помощи, единственной наградой, которую я искал — было облегчение. Во многих смыслах меня одолевало то же смятения, что и Алекса. Как и он, я никогда не думал, что придётся иметь дело с психологами или психотерапевтами. Я всегда был одним из тех, кто самолично со всем разбирался, но на этот раз я понятия не имел, с чего начать. Как и Алекс, я очень много ставил на то, что я победитель: так думал и я, и так думали окружающие. Но ощутив себя поверженным и уязвимым, закралась мысль, что каким-то образом я сотворил себе образ неудачника. Но проиграть — это одно, а всё бросить и уйти — это другое. К счастью что-то глубоко внутри не давало мне отступиться.

В отличие от бестелесного голоса из «А — значит Алекс», на другом конце провода был невыдуманный человек — нью-йоркский психоаналитик, чей номер я сохранил и в итоге позвонил после Рождества.

Джойс работала в Вест-Сайде, практиковала юнгианский анализ. Я спросил у неё о своём первом звонке, она сказала, что я звучал, как маленький мальчик, который скорее умрёт, чем признается, что напуган. Голос дрожал (Джойс сказала, меня было еле слышно), когда я говорил по телефону этому незнакомому человеку, что чувствую, будто моя жизнь в огне. Удивительно — никто из нас не запомнил никаких упоминаний о Паркинсоне в тот первый разговор, после которого были сотни других. Внутренне я чувствовал, что поступил правильно, обратившись за помощью, и хотел как можно скорее с ней встретиться. Джойс напомнила, что идут праздники, поэтому на этот период у неё не назначено никаких встреч. Она слушала и слышала не только то, что я говорил, но и то, что осталось не озвученным. Она быстро поняла, что я в кризисе и нам нужно поскорее встретиться. Будучи человеком, не верящим в совпадения, она также не придала особого значения тому факту, что я позвонил как раз, когда она была на своём рабочем месте, хотя её вообще не должно было быть в городе в тот день.

— Могу встретиться с тобой сегодня в три часа, — предложила она и продиктовала адрес. Сегодня в три? Мы не планировали возвращаться в Нью-Йорк так рано: в гостях была мама, это был первый день после Рождества, да и я собирался поваляться пару часиков в ванной.

— Не уверен, что это подходящее для меня время, — сказал я.

На том конце провода она, должно быть, опешила. У меня тут жизнь горела, а я торговался из-за времени.

— Может быть, позже или вечером? — я ничего не мог с собой поделать. Переговоры превратились в рефлексию. Но Джойс была неумолима.

— В три часа. Сегодня.

М — ЗНАЧИТ МАЙКЛ

26 декабря 1993 — весна 1994.

Моё отчаяние улетучивалось слишком вяло, а звонок Джойс предал ему напор: теперь поток готов был вырваться наружу. Я появился в её кабинете в 14:55, а секундой позже мы уже сидели друг против друга: она — с блокнотом на колене, я — обхватив голову ладонями. Вспоминая этот первый сеанс, Джойс говорит, я был беззащитным, будто с меня содрали кожу. Я начал рассказывать свою историю, поначалу сбивчиво, но потом она полилась словно по написанному. Ушёл я оттуда не раньше шести.