Книга «Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть - Рут Баки-Колодный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Мама просто сильно переживала, боясь, что ты совсем сломался. Поэтому она и убеждала тебя взять себя в руки. Нельзя давать горю завладеть собой. Тот, кто отдает себя чувству без остатка, сгорит, как бабочка на огне».
«Ольга, ты хоть и старше мамы, но с тобой я могу разговаривать, как с подругой. Я больше не в состоянии приспосабливаться к маме, учитывать все ее страхи и сомнения. После смерти отца она очень изменилась, с ней нельзя говорить. Она вообще не способна слушать. Весь мир ее рухнул. Ее уже ничто не интересует. Она не понимает меня, да я и не пытаюсь убеждать ее в чем-либо. Она одна, и это плохо. Шошана вышла замуж, Циля в Берлине, а мама уже совсем не такая, как прежде».
«Я тоже не такая. Все мы изменились, такое уж сейчас время. Но мама наверняка успокоилась, когда ты сказал ей, что едешь к Циле. А куда ты направляешься на самом деле? Циля — это ведь только для видимости. А каковы твои истинные намерения?»
«Сюда я приехал, чтобы повидать вас. Мама просила меня посмотреть, как вы живете. Кроме того, я хотел попросить прощения у Мани. Но, увидев меня, она тут же убежала в другую комнату».
«Почему ты думаешь, Авша, что это из-за тебя? Перед твоим приходом мы говорили совсем на другую тему. Мане просто понадобилось уйти».
«Нет, тетя Ольга. Она не хочет меня видеть, потому что я виновник ее страданий. Я донес на нее, и она это знает».
«ТЫ? Не может быть! Почему?»
«Я думал, что турки ее только допросят. Я не предполагал, что они предадут ее военному суду и сошлют сюда. Мне хотелось, чтобы Маня поняла, насколько они страшны и что надо бороться с ними, не пренебрегая даже самыми крайними средствами. Я не думал, что все так обернется. Я очень сожалею и приехал просить прощения».
«Авша, — взорвалась Ольга, — ты хоть понимаешь, что ты наделал? Это же низость!»
«Понимаю, тетя. И хочу попросить у Мани прощения».
«Не смей! Что было, то было. Не вороши прошлого. Но, Боже мой, как мне стыдно!»
Авшалом отвернулся, и Ольга испугалась, что он сейчас заплачет. После долгого молчания она снова начала расспрашивать его о матери. Уж ей-то было известно, как Фанни переживает за своего единственного сына.
«Если мама так волнуется, то зачем ты продолжаешь рисковать? Почему тебя арестовали в Александрии? Тебе повезло, и ты снова на свободе. Но ведь так не может продолжаться вечно. Если тебя поймают еще раз, один Бог знает, что может случиться. Это война, а не игрушки. Здесь побеждает не логика, а жестокость и сила. Побереги себя, очень тебя прошу. Будь осторожен ради нас всех».
«У меня есть новый друг. Я собираюсь отправиться вместе с ним в продолжительную поездку по Синаю. Но прежде я хочу посоветоваться с тобой».
«Ты искатель опасных приключений. Зачем тебе эта новая затея?»
«Тебе же нравятся рисковые люди, тетя! Посмотри на своего мужа и лучшую подругу — вот уж кто обожает опасность!»
«Да, но моя лучшая подруга уже поплатилась за свою страсть. Жизнь ее нелегка. А дядя Иеѓошуа гораздо более рассудителен, чем тебе кажется. Он рискует с умом, не то что ты».
«Когда он, наконец, придет домой?»
«Не знаю. Вообще, он переносит ссылку очень тяжело. Просто ужасно. Его мучает не только вынужденное бездействие, но и неизвестность. Ведь непонятно, что ожидает нас в будущем. Для Иеѓошуа бездействие подобно смерти. Хорошо еще, что Исраэль Шохат с ним рядом».
«Но чем они здесь занимаются? Как проводят время?»
«А что бы ты делал на их месте?»
«Ведь ты же сама знаешь, тетя Ольга. Я бы не вылезал из контор, собирал информацию и передавал бы ее англичанам. Сейчас уже ясно, что Османской империи пришел конец. Я бы многое отдал, чтобы Исраэль и дядя Иеѓошуа помогли мне. Но я не стану заговаривать с ними на эту тему. Я ведь знаю, что они мне откажут».
«Ты прав. С ними разговаривать не стоит. А вот со мной можно. Так о чем ты хотел поговорить?»
«Я хотел посоветоваться с вами насчет одного человека, которого знают Маня и Исраэль».
«Из-за этого ты и приехал сюда из Константинополя? Кто же тебя так интересует?»
«Исраэль отказался принять его в „Ха-шомер“, несмотря на то что он хороший сторож, отлично ездит верхом и вообще безупречен. Его зовут Иосиф Лишанский».
«Разве мнение Исраэля и Мани имеет для тебя какое-нибудь значение? Насколько я тебя знаю, если уж вы решили его принять, вас никто не остановит».
«И все-таки даже мы не можем доверять важную информацию ненадежному человеку. Я приехал, чтобы расспросить вас о Лишанском. Потом мы с ним свяжемся».
«Но ты же знаешь, что надежность человека зависит от его убеждений. Тот, кто верит в какую-то идею, не предаст и не изменит, если его не обижать по-настоящему. В этом случае даже такой человек может предать из мести. Доверие и верность — понятия очень относительные, связанные с личной заинтересованностью людей. Я тебе одно скажу: если какие-то сведения могут тебе повредить, став известными, — не делись ими с Лишанским, а если они повредят твоим врагам, то, конечно, делись».
«Все же я не понимаю, почему Лишанского не приняли в „Ха-шомер“. Я обязан это знать. Некоторое время он жил недалеко от дяди Шимшона в Ришон ле-Ционе. Я думал, что, может, ты его знаешь. Он — друг Наамана».
«Авша, миленький, доверься лучше своей интуиции. Если сердце говорит тебе, что Лишанский подходит для твоих целей, — значит, так оно и есть. Слушай только свое сердце. Сердце никогда не обманывает».
Иеѓошуа и Исраэль вернулись только к вечеру. Весь день бродили они по рынку, заходили в разные конторы. Ноги Исраэля были обмотаны тряпками, заменявшими ему ботинки, Иеѓошуа же по-прежнему носил истрепанные, но еще целые сапоги с высокими голенищами. При виде Авшалома, сына Лолика, его ввалившиеся глаза засияли, и он горячо обнял молодого человека. «Авша, Авша, гость дорогой! — воскликнул он. — А когда ты решил отрастить бороду? Ты думаешь, как, впрочем, и я в свое время, что она взрослит? Ошибаешься! Она делает тебя похожим на русского анархиста».
«Не надо сравнений с русскими анархистами. Настоящая
