Книга Времена моря, или Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки - Мортен А. Стрёкснес

Утешением мне – несколько свободных дней (обратный билет я еще не купил, а коротать время мне доводилось в разных местах, и Скрова не худшее из них). Да и печеночного шлама у нас хватит, чтобы сманить гренландских акул со всего Вест-фьорда туда, куда только пожелаем. Дай только починят мотор.

33

В последующие дни погода, как назло, устойчивая, море, словно нарочно, спокойное. А мы всё не выходим и, похоже, потихоньку свыкаемся с этой мыслью. Еще немного – и утонем в ритме жизни Осъюрдгордена и самого острова.

“Остров совмещает в себе реальность и метафору”, – пишет Юдит Шалански в “Атласе отдаленных островов” (2009). Обычно, прибыв на какой-нибудь мелкий островок вроде Скровы, я вдруг чувствую удивительный прилив свободы. Моя жизнь словно приобретает новый ритм, в размеренности которого привычная городская суматоха выглядит чем-то далеким и несерьезным.

Остров – миниатюрная копия мира, который легко подчинить, благо географические пределы его ограничены, равно как число жителей и легенд, которые необходимо знать. Жизнь кажется простой, в теле поселяется уверенность, что весь мир лежит на ладони. Подобным образом Даниэль Дефо описал островную жизнь Робинзона Крузо. Робинзон достойно справился с задачей и самостоятельно прошел различные фазы становления цивилизации: сначала были охота и собирательство, потом земледелие, животноводство, зодчество, рабовладение, войны и тому подобное; с каждой новой фазой совершенствовалась и техника. Робинзон дошел до капиталистической стадии: завел бухучет и стал смотреть на мир с позиций крайнего утилитаризма.

Кроме того, на острове Робинзон осознал, кто он на самом деле, и полюбил философствовать. Он решил, что может прекрасно прожить один на необитаемом острове – лучше, чем где-либо в мире. Он был свободен от любых привязанностей, словно одинокий атом благородного газа, и полагал себя не то императором, не то королем собственного государства. Правда, был отрезан от людей и временами страдал от нахлынувшего одиночества, называя его карой Господней. А однажды чуть не сошел с ума, услыхав, как его зовет попугай: “Бедный Робин Крузо! Куда ты попал, Робин Крузо? Куда ты попал? Где ты был?” Однако впервые по-настоящему он испугался, обнаружив на песке человеческие следы.

Остров может быть раем, но временами становится тюрьмой. Все оттого, что на острове человек легко поддается иллюзиям. Обманывает себя, что все будет хорошо, что все беды и волнения остались за морем на дальнем материке. Как вдруг затоскует по людям и по всему, от чего бежал. Чувство одиночества и оторванности растет, охватывая весь остров. И вот уже человек перестает мнить себя царем-императором уединенного государства и чувствует себя пленником, со всех сторон окруженным водой. А на дворе наступает осень, принося с собой мрак и безмолвие. Человек тяготится природой, желая скрыться от нее среди городских домов и людей. Ему чудятся стоны призраков, восстающих из его прошлого: “Но тишины на острове как будто нет. О ней не говорят, ее не замечают, ее не называют по имени, как бы сильно она ни давила. Она словно весточка с того света, пока вы еще живы”[97].

Иной, отвернувшись от мира, уповает на еще меньший островок – утопию, где ничто не сможет потревожить его; миниатюрность такого островка вполне соразмерна масштабам личности, чтобы можно было без остатка заполнить его собственным “эго”. Порой в такого человека вселяется одержимость – он меняется и начинает вариться в собственном соку. Но чаще оказывается, что либо эго его слишком ничтожно, либо остров слишком велик. Об этом пишет Д. Г. Лоуренс в подзабытом рассказе “Человек, любивший острова”.

Атлантический океан приютил множество мифических земель и островов, существовавших исключительно в воображении картографов и поэтов. Знаменитый арабский географ аль-Идриси в XII веке насчитал в Атлантике не менее двадцати тысяч островов (на самом деле их около дюжины). А сколько экспедиций снаряжалось, чтоб открыть наконец те острова, которых не было, но о которых подробнейшим образом рассказывали мореходы и божились, что-де сами там бывали (особенно когда некому было укоротить безудержность их фантазии)? Врали вдохновенно, убеждая себя самих и других моряков, что и те бывали там, и другие моряки начинали вторить вракам и восполнять пробелы в знаниях о несуществующих островах.

В часы отлива я гуляю по острову, чаще всего вдоль береговой линии. Как и у большинства людей, у меня свое, особое отношение к берегу. Еще детьми привыкнув играть на берегу, мы любим бывать здесь – на этом участке между морем и сушей. Совать в кармашки морские безделицы и раскладывать их на камине или кухонном подоконнике. Гладкую гальку, ракушки, живописно обточенные деревяшки – все, что ни подарит море. А вдруг оно вынесет записку в бутылке, приплывшей с другого конца света? Было время в моем детстве, когда я сам отправлял гулять по морю такие записки – в них я сообщал, что попал на пустынный остров (что недалеко от истины, если учесть, что вырос я в Финнмарке).

Многие едут на побережье отдыхать – у кого-то домик на севере, кто-то едет загорать на южные пляжи. Кажется, нет ничего более естественного и логичного. Дайте ребенку игрушечное ведерко и совок, и он до ночи проторчит на пляже. Забыв про холод, про голод, словно этот просоленный мир из камня, воды, волн и песка и есть его родная стихия. Носится в одних трусах по волнам, строит запруды, каналы и замки – с глубокомысленным видом, ни дать ни взять главный инженер… Очень точно выразился древнегреческий философ Гераклит (535–475 до н. э.), сказавший: “век человеческий – дитя, играющее в кости; царство ребенка”.

На берег выбросило кость – то ли лося, то ли северного оленя. Вся органика из кости давно вымыта – ушла по микроскопическим проходам костной ткани; кость превратилась в минерал, твердый да гладкий. Бледновато-серая ноздреватая костная масса почти ничего не весит и утратила бывалый блеск. Матовая поверхность поглощает солнечный свет. Хрящи, мясо, жир – лишь сиюминутные покровы, ныне содранные морем.

Британские исследователи, систематизирующие окаменелости девонского периода (примерно 400 миллионов лет назад), в который первые морские обитатели выбрались на сушу, сделали одно любопытное открытие. Челюсти и зубы у первых сухопутных животных были приспособлены разрывать мясо, а не жевать траву. Глаза были посажены поверх головы, шея отсутствовала. То есть первыми обитателями суши стали хищники с рыбьими головами, зубами рвавшие друг друга на куски. Рыбья голова господствовала на Земле восемьдесят миллионов лет [98]. Раз представив эту картину, трудно потом избавиться от нее.

С наветренной стороны Скровы весь Вест-фьорд виден как на ладони. В ясные дни открывается вид на юго-восток, а если я заберусь на пригорок, то увижу остров Лангегуде близ Будё и остров Верёй. А иногда виднеется даже Рёст, самый дальний из Лофотенских островов. Серое полотно высоких облаков дает приятный контражур – он не режет, не слепит, лишь смягчает контуры и сбавляет контрастность цветов. “Сопливо-зеленый, серебряно-синий, ржавый: цветные отметы”[99].