Книга Бог не любовь. Как религия все отравляет - Кристофер Хитченс

Дохристианские версии ада тоже были весьма неприятны и свидетельствуют о такой же садистской изобретательности. Однако некоторые из ранних преисподних, о которых мы знаем (здесь можно особо отметить индуистский ад), были ограничены во времени. Грешника, к примеру, могли приговорить к определенному числу лет в аду, где каждый день был как 6400 человеческих лет. Таким образом, убивший священника получал срок в аду длиной в 149 504 000 000 лет. Отбыв срок, он допускался к нирване, что, судя по всему, означает уничтожение личности.

Честь выдумать ад, из которого нет спасенья, выпала христианам. (Эта идея легко присваивается кем угодно: я помню отвратительный гул одобрения в Мэдисон-сквер-гарден, которым толпа встречала слова Луиса Фаррахана, главы еретической «Нации ислама», открытой только чернокожим. Беснуясь против евреев, он орал: «И запомните: если в топку вас бросит Господь, это НАВЕЧНО!»)

Всякая система абсолютной власти одержима детьми и жестким контролем над их воспитанием. «Дайте мне ребенка, которому еще нет десяти, и я верну вам мужчину» — впервые эти слова сказал иезуит, но сама идея намного старше школы Игнатия Лойолы. Идеологическая обработка детей часто приводит к обратному эффекту, о чем свидетельствует и судьба многих светских идеологий, но, похоже, правоверные готовы идти на этот риск, лишь бы напичкать основную массу мальчиков и девочек нужным количеством пропаганды. Да и на что им еще рассчитывать? Если бы религиозное обучение позволялось только по достижении интеллектуальной зрелости, мы бы жили совсем в другом мире. Среди верующих родителей нет согласия по этому вопросу. Разумеется, они хотели бы делить со своими отпрысками радости Рождества и других красных дней календаря (кроме того, бог, а также мелкие фигуры вроде Санта-Клауса, могут пригодиться в укрощении непослушных). Но обратите внимание, что случается, стоит их ребенку — даже в раннем подростковом возрасте — попасть в лапы другой религии, не говоря уже о сектах. Как правило, родители голосят, что это эксплуатация малолетних. Именно поэтому все монотеистические религии строжайшим образом запрещают или запрещали вероотступничество. В своих «Воспоминаниях о католическом детстве» Мэри Маккарти описывает свой шок, когда проповедник-иезуит сообщил ей, что ее дедушка-протестант — ее друг и защитник — обречен на вечные муки, потому что его неправильно крестили. Будучи смышленой девочкой, она не успокоилась, пока не заставила мать-настоятельницу связаться с высшим начальством и обнаружить лазейку в писаниях епископа Афанасия, который полагал, что еретики отправляются в ад, только если отвергли истинную церковь совершенно сознательно. Оставалась возможность, что дедушка отверг истинную церковь в бессознательном состоянии, а значит, мог избежать ада. Но каких переживаний все это наверняка стоило одиннадцатилетней девочке! А сколько менее любопытных детей просто принимали эту чудовищную догму на веру и не задавали вопросов? Порочность людей, рассказывающих детям подобную ложь, не поддается описанию.

Можно привести еще два примера: безнравственной теории и безнравственной практики. Безнравственная теория касается аборта. Будучи материалистом, я считаю доказанным то, что эмбрион является отдельным телом и существом, а не приростком женского тела (как всерьез утверждали некоторые). Прежде некоторые феминистки заявляли, что он сродни аппендиксу, а то (это тоже заявлялось всерьез) и опухоли. Теперь этот вздор, похоже, прекратился. Среди прочего, конец ему положили удивительные, трогательные эхограммы, а также выживание почти невесомых «недоношенных» детей, достигших «жизнеспособности» вне материнской утробы. Это еще один пример того, как наука выступает на стороне гуманизма. Ни один человек со среднеразвитым нравственным чутьем не смог бы безучастно смотреть, как женщину бьют ногами в живот; и его негодование было бы гораздо сильней, если бы женщина при этом была беременна. Эмбриология подтверждает нравственность. Слова «нерожденный ребенок» — даже когда их используют в политических целях — описывают объективную реальность.

Однако это лишь начало, а не конец дискуссии. Есть много обстоятельств, при которых желательно не донашивать зародыш до срока. Похоже, то ли природа, то ли бог понимает это: из-за неправильного развития плода очень многие беременности заканчиваются самопроизвольным «абортом», или в более деликатной версии — «не донашиваются». Это печально, но, пожалуй, меньшее зло, чем огромное количество детей-калек и детей-идиотов, которые иначе родились бы мертвыми или обреченными на коротенькую жизнь, мучительную и для себя, и для других. Внутриутробное развитие, как мы видим, представляет собой природу и эволюцию в миниатюре. Сначала мы напоминаем крошечных земноводных, затем у нас постепенно появляются легкие и мозг (при этом мы отращиваем и теряем ныне бесполезную шерсть), затем мы пробиваемся наружу и после непростого перехода начинаем дышать воздухом. Как и эволюция в целом, эта система безжалостно избавляется от тех, чьи шансы на выживание с самого начала были невелики: наши предки не выжили бы в саванне, если бы им пришлось беречь от хищников прорву тщедушных, беспомощных младенцев. Эволюцию в данном случае следует уподоблять не «невидимой руке» Адама Смита (этот оборот всегда вызывал у меня сомнения), но, скорее, модели «творческого разрушения», предложенной Джозефом Шумпетером. Согласно этой модели, мы принимаем во внимание безжалостность природы и потому, начиная с самых ранних предшественников нашего вида, приспособились к определенному количеству естественных неудач.

Таким образом, не каждое зачатие закончится — и никогда не заканчивалось — рождением ребенка. И с тех самых пор, как отчаянная борьба за существование начала ослабевать, человеческий разум стремится поставить под контроль частоту собственного размножения. Те семьи, что следуют прихотям природы, с ее любовью к избытку, привязаны к циклу рождений, который едва ли лучше жизни животного. Лучший способ контролировать рождаемость — профилактика. Неустанные поиски в этом направлении начались еще на заре письменной истории, и современные средства относительно надежны и безболезненны. Менее совершенное запасное решение, которое может быть желательным в силу других причин, — прерывание беременности: вынужденная мера, к которой даже в случае крайней необходимости многие прибегают с сожалением. Все мыслящие люди признают болезненный конфликт прав и интересов в данном вопросе и стремятся найти компромиссное решение. Единственное положение, совершенно бесполезное как с нравственной, так и с практической точки зрения, — дикое утверждение, что все сперматозоиды и яйцеклетки — это потенциальные жизни, слиянию которых ни в коем случае нельзя мешать, а после их объединения, даже самого мимолетного, появляется новая душа, требующая юридической защиты. По этой логике, внутриматочное устройство, не дающее оплодотворенной яйцеклетке прикрепиться к стенке матки, — орудие убийства, а внематочная беременность (катастрофическая случайность, в результате которой яйцеклетка начинает расти в фаллопиевой трубе) — это новый человек, а не обреченная зигота и прямая угроза жизни матери.

Священство встречает каждый шажок к разрешению этого спора ожесточенным сопротивлением. Даже попытки рассказать людям о возможности «семейного планирования» с самого начала были преданы анафеме, а первых активистов и пропагандистов (например, Джона Стюарта Милля) арестовывали, бросали в тюрьму или лишали работы. Всего лишь несколько лет назад мать Тереза объявила контрацептивы нравственным эквивалентом аборта, из чего «логически» вытекало (поскольку она считала аборт убийством), что и презерватив, и противозачаточная таблетка также суть орудия убийства. Она была даже немного фанатичней собственной церкви, но и здесь мы видим, что религиозное усердие и догматизм — враги добра. Они требуют от нас верить в невозможное и делать невыполнимое. Все аргументы в пользу примата жизни и защиты еще не родившихся детей дискредитируются людьми, для которых и нерожденные, и рожденные — всего лишь объекты догматических манипуляций.