Книга Биография любви. Леонид Филатов - Нина Шацкая

По-моему, трижды за лето приезжала группа программы «Чтобы помнили». Лёня демонстрировал хорошую форму, хотя любая работа, будь то съемки для этой программы или концерты «На троих» с Мишей Задорновым[85] и Володей Качаном, отнимала у него силы. Но как только она сбрасывалась с плеч, уже ничем не обремененный, он опять оживал, становился веселым, фонтанирующим юмором на радость всем окружающим. Кроме последней съемки, которую он еле-еле осилил из-за давления. Осталось за кадром озвучить текст. «В следующий раз», — попросил он, и никто тогда не догадывался, что следующего раза не будет. В этот раз оператор, вопреки обычному Лёниному запрету, камеру не выключил и осталась кассета, где Лёня читает стихотворение «Деда, погоди», посвященное (своей) его любимой внучке — Олечке.

Все лето Лёнечка пребывал в прекрасном настроении. Мы много шутили, ребячились, веселя друг друга, и нам вчетвером было очень хорошо. Лёня был счастлив, гордился, что у него появился свой дом, и не скрывал своей радости, огорчало только одно — редкое посещение друзей. Мы с мамой не могли нарадоваться, глядя, как улучшается Лёнино здоровье, и сам он любил похвастаться, демонстрируя быстрые шаги от дома до калитки и обратно, на ходу изображая что-нибудь смешное. Он смешил себя, нас, и все мы были довольны друг другом.

Каждое утро вставали с солнцем и птицами. Как непривычно и как радостно! Первой продираю глаза я, целую Лёню в теплый животик со словами-побудками. Он улыбается и, как ребенок, еще не открывая глаз, потягивается. А через паузу переворачивается на другой бок — вроде бы доспать. Не тут-то было! Солнце и птичья возня за окном делают свое дело, и мы готовы встретить наш новый день. Немного раньше встали Клавдия Николаевна и Константин Дмитриевич. Все вместе высыпаем на кухню, друг другу дарим улыбки и «доброе утро». С вечера приготовленный мной завтрак разогреваю и приглашаю всех за стол. После завтрака — обязательный замер давления Лёне, — все нормально, и я бегу в сад, мой любимый сад! Задыхаюсь от счастья. Я знаю это чувство, когда поднимает тебя душа, и ты тихо летишь по извилистой дорожке, крутя налево-направо головой, любуясь своим творением, наслаждаясь сиюминутными, головокружительными ощущениями, наслаждаясь жизнью! «Нюсенька, а вот и я».

Лёня стоит на крыльце, жмурится, и так очевидно, что с ним происходит такое же чудо! В глазах — озорное ребячество, которое обещает непременно выдать неожиданное коленце, что-нибудь уморительно смешное. И конечно же — да! И я смеюсь, что и требовалось доказать. Радостное настроение несем в дом Клавдюнечке и ее мужу. Мне нравится Клавдию Николаевну называть Клавдюнечкой, потому что отношусь к ней с большой нежностью и любовью. И очень рада, что скоро, дай бог, смогу помогать ей и нашим детям. Досыта наболтавшись, разбегаемся по разным делам, углам.

Еще в Москве Лёня начал писать пьесу о человеке, который смог обмануть смерть. Действие должно было происходить в комнате больного, то есть комната была единственным местом действия, и мне казалось это малоинтересным для театральной постановки. Может быть, я была неправа, но, не получив поддержки, Лёня работал неохотно, хотя мне это могло только казаться. В то же время мне очень хотелось, чтоб это лето он наконец-то по-настоящему отдохнул, уговаривая работу над пьесой приостановить на время отдыха. Но он продолжал работать — я это видела. Ходил ли, общался или уединялся, чувствовалась работа, сочинялась пьеса. Лёня вообще обладал удивительной способностью, разговаривая с тобой, параллельно что-то прокручивать в голове, и вроде бы он слушал, отвечал, но по его глазам я видела — работает. Когда Лёня надолго уходил в работу, ему казалось, что он отрывается от жизни, тогда он спохватывался, и я слышала крик: «Нюська! Я люблю тебя, а ты…» На что я неизменно отвечала — кричала: «Я тоже!» Тогда он успокаивался, и творческая жизнь продолжалась.

Клавдия Николаевна с Константином Дмитриевичем подолгу сидели в саду на диване-качалке. Мы с Лёней умилялись, сидя на террасе и видя две седые головки, до половины скрытые диванными подушками. Головки покачивались, и шел какой-то неслышный разговор.

Покурив и поговорив о всяком разном, спешим включить телевизор, находя любимые программы. Не дай бог нарваться на излюбленную народом эстраду. С упорством мазохиста он не переключал на другие программы, о чем я его всегда просила, видя, как портится у него настроение. Его убивала не только глупость и пошлость, исходившая со сцены, его убивала реакция зрителей. На экране пожилой дядька из новых произносит незамысловатые, ну уж совсем не смешные репризы, которые у нормального человека кроме тоски и стыда и вызвать ничего не могут, а зал — ржет. Каждая новая «шутка» вызывала у него приступ негодования. «Бесстыдники! Что они делают с народом…» — еле выговаривал Лёня, выкуривая одну сигарету за другой.

Не пропускались социально-политические программы. Очень любил передачи с Сорокиной, Парфеновым. Любил канал REN TV, которому доверял. И конечно, «Новости» по всем каналам. Говорили много о политике, политиках. Однажды сказал одному из гостей: «Когда-нибудь М. С. Горбачеву поставят золотой памятник».

А как он преображался, когда видел передачи из мира животных. Он буквально растапливался, наблюдая забавных, милых, очаровательных братьев наших меньших. Зная его безумную любовь к ним, я в свое время — пятнадцать лет назад — «родила» ему кисоньку Анфису, восхитительную белоснежную персиянку. Потом он часто вспоминал ее маленьким комочком, которая влезала на него спящего, доползала до макушки и, отдав последние свои крохотные силы, трогательно плюхнувшись, опускала хвостик и лапку ему на нос. До появления Анфисы я видела, как он целовал фотографию точно такой же киски, висящей у нас над кроватью, и в эти поцелуи вкладывалось столько нежности! Понятны были мои дальнейшие действия: птичий рынок, на ладони ложится трехнедельный белый комок… дом… квартира… звонок… Дверь открывается, и я протягиваю ладони с этим чудом. Лёня почти теряет сознание от сильного волнения и восторга. Удивительно, все годы кормила ее я, играла с ней я, но любила она, по-моему, больше Лёню — повод для решения главного житейского вопроса: за что любят?.. На этот вопрос Фисонька мне не ответила.

Многие программы были поводом для бесконечных разговоров, иногда споров, я не всегда разделяла его точку зрения по тому или иному вопросу, но в общем интересы наши совпадали.

Забыла сказать о КВН — это отдельная история. К нему Лёня готовился чуть ли не за неделю. «Нюська, в воскресенье КВН! — радостно сообщал он, — будут команды…» и назывались команды. Я обязательно должна была разделить с ним радость по этому поводу, иначе у него портилось настроение.

Иногда мне казалась наша жизнь нереальной: изо дня в день, с утра до вечера, глаза в глаза, и не уходило ощущение радости, новизны, тепла.

— Нюся! — кричит Лёня из комнаты.

— Слушаю Вас! — уже кричу я из кухни.

— Ты меня любишь?

— Да!

— А как?

— Вот так!

В мойку бросаются ножи, вилки, быстро моются руки, и я несусь в комнату, чтобы, обнявшись, продемонстрировать это «вот так».