Книга Прикольные игры на Краю Света. Три повести об отрочестве - Иван Орлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, не догадался.
– Все будет нормально, Павел. Ты даже не представляешь, с какой неожиданной стороны может прийти помощь.
Хоть батя этого и не видел, я пожал плечами.
– Тут только дверь и окошко, через которое не всякая кошка пролезет.
– Значит, выйдем как люди – через дверь. Кстати, друг, что за время «Ч» ты назначил Зайцеву? Почему именно полдесятого?
Пришлось рассказать и о нашем с Левой плане.
– Ну, вы молодцы! – вполне искренне оценил батя. – Но я тоже догадывался, куда иду, и кое-что в носке спрятал. Всю дорогу боялся, что выпадет или сам нечаянно раздавлю.
– И что это?
Оказалось, маленький плоский сотовый телефон.
– Интересно, в этом каменном мешке связь берется?
Не стопроцентно, но действовала связь.
– Послушай, Паша, раз уж я здесь, может, позвоним Льву, отменим пацанский налет?
– Да? – возмутился я. – И все будут считать меня трусом?!
– Так это я отменю, твой злобный папка.
– Все равно!
И батя не стал спорить.
– Ну, пусть, рискнем…
В самой известной из школ ниндзя Катори Синто-рю обучение мальчиков и девочек начинали с четырех лет. Они осваивали расчленение своих суставов, чтоб потом без труда освобождаться от пут. С девяти лет изучали приемы борьбы, с двенадцати – работу с оружием, причем стоя на жердочке или подвешенном в воздух бревне. Тренировали зрение, да так, что в кромешной темноте могли даже читать. Пол и возраст спящих людей умели определять по дыханию…
Мне читать нечего и определять по дыханию некого. В каменной коробке только два дыхания – мое и батино. Поэтому даже на жестком полу меня заволакивает дрёма, а за ней приходит сладкое забытье сна. Ненадолго, правда. Расплатой за сумасшедший день стал невнятный, но от того не менее пугающий кошмар.
Сначала все путем. Будто мы с Левой в спортзале нашей школы, стоим на гимнастическом бревне и рубимся деревянными тренировочными мечами «боккенами». И вдруг оказывается, что передо мной не ниндзя Каэй, а Зайцев-Горелов со своей злой, с насечкой шрама мордой. И меч у него не из дерева – самый настоящий, с острым как бритва сверкающим лезвием. Я пытаюсь увернуться от стальной молнии, падаю с бревна… Очень хочется проснуться, но из одного сна я попадаю в другой.
Вот я уже в плену у Зайцева-Горелова. В этой же самой камере, привязан к стулу в одних трусах. Передо мной стоят Горелов и Денис. У Дениса в руках черный ящик, внутри ящика, как в печке, весело и жарко бушует пламя. И Горелов с Денисом орут мне в два голоса: «А ну, сунь сюда свою руку!» Я пытаюсь увернуться, но прямоугольное жесткое сиденье прочно держит меня в плену. Денис хватает мою руку и тянет к печке. Невероятным усилием мне удается отодвинуться со стулом назад. Но рука моя остается в лапище Дениса и… начинает вытягиваться в длину, как будто она из мягкой жвачечной резины.
На этот раз мне удается проснуться, но не сразу соображаю, что и как. Потом покалывающее ощущение онемения в локте подсказывает: отлежал руку, вот боль и стала причиной такого сна.
– Что, Паша? – шепчет батя.
– Не, нормально. Чепуха всякая снится. Па, что они сделали с дядей Наумом?
– Били, пытали, на психику давили, как и тебе… Ты почему спрашиваешь?
– И он все выдал?
– Кино насмотрелся… – вздыхает батя. – Ничего такого Наум не выдал. И не в трусости или храбрости дело. Просто есть порог боли, который человек в состоянии выдержать. Если боль выше порога, а сердце слабое, человек может умереть; если чувствительность повышенная – быстрее сознание потеряет или опять же умрет от болевого шока. Хуже всего таким здоровякам, как Шнейдеров. И боль выдержать нет сил, и сознание при тебе. Тут-то и можно потерять контроль над собой…
– А у меня чувствительность высокая?
– А тебя это не должно волновать! – бодро и громко заявил батя. – «Кто предупрежден, тот вооружен». Меня Лева предупредил. Так что никаких пыток и прессингов не будет. Понял меня?
– Понял.
– Всё, теперь спать! Нам утром нужны твердые руки и быстрые глаза!
И вскоре я действительно уснул. А проснулся, когда батя осторожно тряс меня за плечо.
– Пора, сынок…
Японские историки пишут, что один воин-ниндзя в бою стоит девяти хорошо подготовленных солдат. Из нас с Левой, да и из бати с дядей Степой вряд ли получился бы хоть один толковый ниндзя. Но Зайцеву-Горелову и его прихвостням войнушку мы устроили знатную!
Мы встали рано утром, умылись, благо вода в раковине была. И стали готовиться к встрече с врагами. Батя сломал лампы дневного света. Я снова сорвал ткань с «иллюминатора» под потолком. «У нас будет мягкий рассеянный свет, – объяснил отец. – Они же рассчитывают ослепить нас после ночи и мрака, когда врубят электричество». Сначала батя на полном серьёзе предлагал мне, если начнется заварушка, спрятаться под столом. Тут уж я сказал ему все, что думаю о некоторых своих родственниках.
И они пришли. Первым, естественно, вырос в дверном проёме Денис. Встал на пороге в недоумении. В его спину уперся Горелов. «Бычара» уставился на длинные матовые трубки ламп.
– Почему-то света нет, – объяснил он боссу заминку.
– Нет, значит, перегорел! – раздраженно басил Горелов. – Кругом одни бездельники, за всем самому надо смотреть!
Денис спустился по ступенькам и заметил еще непорядок:
– О! И окошко раскрыли!
Горелов пронзительно посмотрел на батю и спросил с усмешкой:
– Что, сержант Величко, не пролез?
– И не пытался, – парировал батя. – Воздуха свежего впустил в твой каземат.
Горелов одет по-походному: просторные джинсы, ботинки, куртка-ветровка со множеством карманов.
Правый карман моих штанов, что сбоку, почти у колена, заполнен довольно увесистым «поцелуем дракона». Поэтому, когда Горелов переводит взгляд на меня, поворачиваюсь к нему левым боком: увидит, что карман полный, захочет проверить.
– Ну, сынок, что ты хочешь мне сказать?
– Я вам не сынок! – огрызаюсь в ответ.
– Да, – соглашается Горелов, – к сожалению. Так что за сюрприз ты приберег для меня?
– Ваша Дашка прячется на улице Жукова…
И читаю с листка полный адрес.
– Там же моя крестница живет! – ахает Горелов и тычет кнопки мобильного телефона.
– Нина? Дарья у вас? Да. Что сказала? Ладно, пока…
Он вернул телефон в карман и сказал, скорее всего, самому себе:
– Вот зараза!
– Еще какая! – срывается с моих губ.
