Книга Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

О многом размышлял Федор Тютчев, но почти ничего не добился.

Глава 12

ФЕДОР ТЮТЧЕВ

На минуту отвлечемся от внутреннего монолога Федора Тютчева и предоставим слово его современникам: «Тютчев – это лев сезона» – так поэт Петр Вяземский охарактеризовал поэта, ставшего бывать в русском обществе с января 1844 года после возвращения из-за границы; граф Владимир Соллогуб, писатель и светский человек, присутствовал на некоторых беседах Тютчева, окруженного очарованными слушателями и слушательницами, поражался тонкостью и страстностью его рассуждений.

«Много мне случалось на моем веку разговаривать и слушать знаменитых рассказчиков, но ни один из них не производил на меня такого чарующего впечатления, как Тютчев. Остроумные, нежные, колкие, добрые слова, точно жемчужины, небрежно скатывались с его уст… Когда он начинал говорить, рассказывать, все мгновенно умолкали, и во всей комнате только и слышался голос Тютчева… Главной прелестью Тютчева было то, что не было ничего приготовленного, выученного, придуманного»; Михаил Погодин, давний его друг, тоже вспоминал речи Тютчева, стоило ему услышать какую-либо новость, только что полученную, «слово за слово его что-то задело за живое, он оживляется, и потекла потоком речь увлекательная, блистательная, настоящая импровизация… Вот он роняет, сам того не примечая, несколько выражений, запечатленных особенною силой ума, несколько острот едких, но благоприятных, которые тут же выслушиваются соседями, передаются шепотом по всем гостиным, а завтра охотники спешат поднести их знакомым, как дорогой гостинец: Тютчев вот что сказал вчера на бале у княгини Н.». И это было своего рода «настоящей службой», как писали об этих беседах современники.

«О России много говорят, – вернемся к раздумьям самого Тютчева, который так много сделал в своих дружеских беседах, – в наше время она служит предметом пламенного тревожного любопытства, очевидно, она сделалась одною из главнейших забот нашего века… Современное настроение, детище Запада, чувствует себя в этом случае перед стихией если и не враждебной, то вполне ему чуждой, стихией, ему неподвластной, и оно как будто боится изменить самому себе, подвергнуть сомнению свою собственную законность, если оно признает вполне справедливый вопрос, ему предложенный… Что такое Россия? Каков смысл ее существования, ее исторический закон? Откуда явилась она? Куда стремится? Что выражает собою?.. Правда, что вселенная отвела ей видное место; но философия истории еще не соблаговолила признать его за нею. Некоторые редкие умы, два или три в Германии, один или два во Франции, более дальновидные, чем остальная масса умственных сил, провидели разгадку задачи, приподняли было уголок этой завесы; но их слова до настоящей минуты мало понимались, или им не внимали!.. Столетия простодушный европейский Запад верил, что не было и не могло быть другой Европы, кроме Западной, что существует другая Европа, Восточная, законная сестра христианского Запада, целый мир, единый по своему началу, солидарный в своих частях, живущий своею собственною органическою, самобытною жизнью, – этого Запад даже и допустить не мог…

Россия действовала медленно, почти незаметно, но, когда судьбы свершились, рука исполина сдернула эту завесу, и Европа Карла Великого очутилась лицом к лицу с Европой Петра Великого! Да, все эти мысли я высказывал в статьях «Русского дипломата», да, эти мысли были поддержаны русскими публицистами, сказавшими, что я говорю с западными странами с таким достоинством и свободой, но в России-то мне так и не удалось хоть что-то сказать. А между тем Австрия так угнетает славянские народы, что они невольно становятся революционными, чтобы уберечь свою национальность от немецкого самовластия…

Да, правительство подавляло всякую мысль в течение многих лет, следствия подобной системы не могли иметь пределов или ограничения – ничто не было пощажено, все подвергалось этому давлению, все и всё отупели под влиянием императора и его окружения. И только за границей признали его как писателя, писателя с очень большим дарованием, владеющим с поразительной силой французским языком, признали, что он может быть духовным посредником и проводником между Западной Европой и Россией.

На его статьи во французском журнале откликнулись известные политические и религиозные деятели… А какой красочной идеей было возникновение Константинополя, древнего Царьграда, как новой столицы Великой Греко-Российской Восточной Державы, а об освобождении Константинополя еще мечтала Екатерина Великая. Православная этика отвергает индивидуализм Европы, апофеоз человеческого «я», а это основная черта Запада, нравственный индивидуализм, протестанты и католики чаще всего апеллируют к суду личной чести, они сотворили себя судьями в своем собственном деле, а человеческое «я», предоставленное самому себе, противно Христианству по существу… Дух личного эгоизма, человеческое «я» обладает ими не как отдельными единицами, но ими как орденом, в частности, иезуитов, потому что они отождествили дело христианское со своим собственным, потому что собственное самоудовлетворение возвели в значение победы Божией и в стяжание побед Господу Богу внесли всю страсть и неразборчивость личного эгоизма… Между иезуитами и Римом связь истинно органическая, кровная. Орден иезуитов концентрированное, но буквально верное выражение римского католицизма, одним словом, это сам римский католицизм, но на положении действующего и воинственного. А я русский, православный, русский сердцем и душою, глубоко преданный своей земле, и мне чужд личный эгоизм, который насаждается в Европе… Но самое удивительное не в этом… Мы накануне какого-то ужасного позора, одного из тех непоправимых и небывало постыдных актов, которые открывают для народов эру их окончательного упадка… Весь Запад пришел высказать свое отрицание России и преградить ей путь к будущему… Бывают мгновения, когда я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения… Много лет я предчувствовал эту страшную катастрофу, к ней неизбежно должны были привести вся эта глупость и все это недомыслие императора и его окружения. И одна лишь чрезмерность катастрофы минутами заставляла меня сомневаться в том, что мы осуждены видеть ее осуществление… И вот сейчас Николая Первого хоронят как Бога, а для того, чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека, который в течение своего тридцатилетнего царствования, находясь постоянно в самых выгодных условиях, ничем не воспользовался и все упустил. Умудрившись завязать борьбу при самых невозможных обстоятельствах… А граф Нессельроде? Нет, карлик мой! Трус беспримерный… Такой гнусной личности давно не было в русском правительстве, все предал и все продал австрийскому правительству…»

Федор Иванович о многом подумал в эти часы после свидания с дочерью Анной, которую любил и считал умной и начитанной.

Анна опоздала после обеда у родителей, столько новостей она услышала о том, что происходило во дворце. Она поспешила к молодой императрице, которая чувствовала себя уставшей, сломленной последними событиями, но Анну приняла и нежно обняла:

– Скорее всего я поручу вам, Анна Федоровна, быть воспитательницей великой княжны Марии, ей всего лишь полтора года, самое время получить такую образованную воспитательницу, как вы…