Книга Мемуары "власовцев" - Александр Окороков

Наше общение продолжалось недолго. Вскоре за Лукиным и Прохоровым приехали и куда-то увезли. Прощались мы тепло. После войны даже посылали ему посылки. Его оставили в чинах. Конечно, отправили на отдых, тем более что после ранения он был инвалидом. Во время послевоенных чисток «изменников Родины» его не расстреляли. Не знаю, но думаю, что этот вопрос даже не обсуждался. Он не сдался в плен добровольно, а был захвачен раненым на поле боя. Почему его привезли в Вустрау, не знаю, но сам он туда не просился.

Лагерь Вустрау был подчинен Министерству Восточных земель и являлся своего рода сборным пунктом. Туда собирали людей, которых можно было бы использовать в борьбе с большевиками. Отбор в Вустрау осуществлялся из пересылочных лагерей, например, лагеря в Кельцах, располагавшегося в Польском губернаторстве. Я принимал участие в этой работе. Руководил ею барон Дельвиг, служивший помимо Министерства Восточных земель еще в двух.

В Вустрау отбирались люди в основном образованные — с высшим или незаконченным высшим образованием, старшие офицеры Красной армии. Отбор состоял из нескольких категорий — от 0 до 5. Люди с интеллектуальным уровнем ниже 3-х не представляли интереса. Отбирали в основном по оценкам от 3 до 4,5. Человека, получавшего 5, талантливого и который способен был сделать многое, — тоже не брали. Это было опасно. Дельвиг характеризовал таких: «хитрый, умный и может быть агентом». С такими людьми не рисковали, в списках их переводили на «О».

Дельвиг был человеком умным, элитным. Много и многих знал. У него была своеобразная манера опроса. Он расспрашивал отбираемого для Вустрау человека так: где, когда и у кого учился, работал. Интересовался в деталях. Потом, если ему попадался кто-нибудь из этого же или смежного института, он задавал, например, вопрос: «А как вы относились к Дмитрию Павловичу, вашему директору института?» Люди поражались его информированности и боялись, считая, что он все видит насквозь. Дельвиг постоянно пользовался такой комбинацией и играл свою роль потрясающе. Были и другие проверки, например, испытания водкой в Кельцах. Группу отобранных гестаповцы приглашали на ужин и старались так напоить, чтобы человек терял над собой контроль и выбалтывал то, что у него на уме. Мы знали о таких проверках, использовали различные уловки, например, ели перед этим масло, но все равно приходилось туго. Это называется — пьянство поневоле.

Прошедших испытания забирали в Вустрау. Они получали штатскую одежду и относительно свободно жили. Через некоторое время им разрешали свободно съездить в Берлин, походить по ресторанам, посмотреть город и т. п., то есть создавали условия, чтобы человек чувствовал себя свободным, полноправным жителем, как говорили нацисты, будущего пространства, руководимого Адольфом Гитлером. В таком же плане их и переучивали.

Следует сказать несколько слов о преподавании в Вустрау. Среди преподавателей были Бевад, Трегубов, я и другие. Трегубов, например, преподавал национал-социализм. Но как? Николай Александрович Артемов позже говорил, что у слушателей после его объяснений и трактовки национал-социализма постоянно возникала мысль — донести или не донести. В изложении Трегубова национал-социализм представлял собой что-то странное.

Аналогично читал лекции Бевад и др. Я преподавал в Вустрау пропаганду, ездил даже в Берлин, чтобы дополнить свои знания по этому вопросу.

Напомню, название «пропаганда» происходит от латинского propago — «распространяю». Это степень влияния идеи на человека. Наиболее доходчивая форма проникновения мысли — беседа с глазу на глаз. Следующая — разговор нескольких человек. В этом случае степень доходчивости уменьшается. Не все при постороннем скажут все, что думают — привычка к осторожности дает о себе знать. Приходится вводить коррективы. Еще сложнее дело обстоит при выступлении перед аудиторией. Оратор уже обращается не к отдельному человеку, а рассчитывает на всех сидящих в зале. В этом случае слушатели могут принять или не принять поступающую информацию. И так дальше, степень восприятия все уменьшается и уменьшается. Самый неэффективный способ пропаганды — выступление по радио. Здесь уже беседа ведется со всем земным шаром. Слушатель даже не видит, кто говорит. По телевизору ты хоть можешь «попытаться» взглянуть говорящему в глаза, а по радио… черт его знает, может быть, кукла какая-нибудь говорит.

Существуют разные подходы к убеждению человека, различные приемы воздействия на его сознание.

Приведу лишь один пример высочайшего достижения пропагандного искусства.

Представьте картину. На склоне горы, леса, на берегу озера стоит странное сооружение, ни на что не похожее. Странная архитектура: необычные окна, зеленые колпаки странной формы. Наверху какие-то позолоченные или серябряные палочки: одна — вертикальная, другая — горизонтальная. Входим внутрь. И там все необычное. Продолговатые окна на странной высоте, через которые пробиваются лучи света. В здании не светло и не темно — полумрак. Везде развешены портреты, почти одинаковые — корчеватые, изможденные лица старцев. Рядом изображение женщины, держащей на руках мальчика. Через некоторое время в сооружении собираются люди. Они ходят, делают странные движения руками, даже опускаются на колени и пытаются разбить себе головы о пол. Выходит мужчина, весь в черном, с бородой, на груди все те же палочки: одна вертикальная, другая — горизонтальная, — и начинает громко говорить на языке напоминающем русский. Его поддерживает хор. Песнопение тоже странное. Это ни опера, ни джаз. В общем, все странное и необычное.

Узнаете этот образ? — храм, церковь.

Все здесь: архитектура, иконы, освящение, одеяния — направлены на усиление человеческого восприятия. Нет авторов всему этому. Это симфония, с привлечением всех средств, предназначенных для убеждения в чем-либо. Эта симфония существует сотни лет, ее чувствовали ваши отцы, деды, которые ходили в церковь, и это посещение давало им что-то.

Поэтому, говоря о пропаганде, я рекомендую посмотреть на нее с этой точки зрения. На таких примерах я и преподавал в лагере.

Как я попал в Вустрау

До Вустрау служил в Министерстве иностранных дел в Берлине переводчиком, а еще ранее, до войны, жил и работал во Франции. В Германию был отправлен фактически насильно. Еще в оккупированном Париже мне посоветовали, не дожидаясь ареста, явиться в гестапо и заявить о себе. В августе 1941 г. меня направили в Берлин. Немцы пытались таким образом собрать всех русских антикоммунистов в одном месте — под «стеклышко», чтобы удобнее было наблюдать за ними. С одной стороны, мы были антикоммунисты, а с другой — русские патриоты. Поэтому немцы старались за нами присматривать, чтобы не упустить момент, когда что перевесит.

Из берлинского гестапо меня направили к Деспотули — редактору русской газеты «Новое время». Поскольку я знал языки, меня определили в отдел иностранных дел, ведающий радиопропагандой на Россию. Это был своего рода сборный пункт информации. Там собирался различный материал и передавался по телефону, через Белград, по назначению. Интересно, что мой руководитель по министерству как-то сказал: «Работайте, это как раз то, что вам нужно. Наше министерство раньше других окажется в Москве, у нас уже имеется там помещение, куда мы переедем». Поэтому я и работал там охотно, до тех пор, пока не стало ясно, что это маловероятно. Тогда-то и приехал ко мне Кнюпфер — немецкий руководитель лагеря. Это был, что называется, русский немец. Он понимал наше дело и сочувствовал ему. Поэтому и мы в Вустрау старались работать так, чтобы не подвести его.