Книга В.Н.Л. Вера. Надежда. Любовь - Сергей Вавилов

– Не знаю… – пробормотал я. Мне не хотелось тратить деньги на Пашины выступления.

– Я тебя запишу, пройдёшь бесплатно! – словно бы читая мои подозрения, подтвердил он.

«Сплошные культурные мероприятия», – думал я. В пятницу театр, в субботу концерт…

– Посмотрим, – говорю, – я в субботу полдня работаю…

– Вот такие подруги будут, – ухмыльнулся он на мой постер, к которому при появлении Паши я охладел. Хотя девица и не потеряла своей розовой актуальности.

– Ладно, поехали. Раз-два-три… – нетерпеливо откликнулся Эдик.

Я вышел в коридор, предварительно покурив от волнения. Сел спиной к стене, я всегда так делаю, когда считаю звонок важным, набрал номер, тут же услышав приветливое «Аллё». Создавалось ощущение, что у Югина всегда бодрое настроение, так он жонглировал на языке этим «Аллё».

– Андрей Семёнович? – зачем-то уточнил я.

– А-а, Сергей? Здравствуйте… – и он замолчал, ожидая какого-то вопроса.

– Вы прочли? – говорю деревянно.

– Ну что я могу сказать? Надо печатать. Хороший старт.

– В смысле? – испугался и не понял я. Где печатать?

– Ну подъезжайте завтра часикам к семи на «Василеостровскую». Там напротив кафе «Едоша», знаете?

– Ну найду…

– Ну найдёте… Там и поговорим.

– Тогда до завтра, – я закруглил разговор, чтобы дать себе время осмыслить хотя бы это.

Он кивнул на прощание. Я понял это по звуку, который он в это время издал: «А-гм».

Хороший старт! Ого! Только вот что и где печатать… Хотя мне-то пока всё равно, а?

Я чего-то не понимал. Вот так вот, после одного звонка человеку, которого я видел всего только раз, можно где-то и что-то напечатать…

Не вставая с пола, набрал Артёма. Если он дома – получит ещё одну монету в копилку своих добродетелей. Если нет – я смогу услышать Олю.

– Алё, – это была она.

– О-ля! – ответил я, подражая её «Алё».

– Серёш… Я по тебе скучаю, – весело и грустно одновременно произнесла, показывая, что мы можем поговорить.

– И я. У меня беда… Паша вернулся.

– Насовсем?

– Ну…

Наступила нехорошая пауза. То, о чём думал каждый из нас, не могло быть произнесённым вслух.

– И ты не сможешь мне сказать: «Пошли зайдём».

– Смогу, Оль! – как можно внимательнее произнёс я. – Только придётся подождать…

– Ну ты же придёшь в пятницу… Ты же придёшь? – в её словах читалась трогательная глубина, и я, забывший уже, как это делается, отдал нежное и тихое:

– Ну конечно… Я принесу тебе цветы…

– Нет, не надо. Они будут мешать прогулке. Мы же пойдём гулять?

– А как же… – не договорил я.

– Я после спектакля и в час ночи возвращаюсь…

– Я сам понесу цветы, когда мы пойдём гулять…

– Нет. Ты будешь держать меня обеими руками!

Я лёг, не обращая внимание на мелодичное бренчание. Я чувствовал себя волком, со всех сторон обложенным флажками. Паши, Артёмы… Работа эта непонятная… Волк должен быть одиноким, пока он не найдёт себе самку. Такую же грациозно-красивую, отчаянную и… одинокую. Одинокую.

От проклятой телеги на руках выступили мозоли. Я прокусил одну из них, и из-под натруженной кожи по руке потекла буроватая жидкость. Я вытер руку об штаны. Недаром же – я видел – многие ветераны телеги носят на руках рабочие перчатки с обрезанными пальцами.

Я натянул рукава свитера на кисти и побрёл в свой квартал. В таком виде я напоминал человека с отмороженными конечностями.

Повторялось всё то же: бесконечные парадные с кодовыми замками или домофонами. Если это был домофон – я звонил в первую попавшуюся квартиру. Глухо говорил: «Почта». Обычно открывали.

Днём стал накрапывать дождик, и мои газеты тотчас потяжелели. Я ещё не научился у ветеранов брать для такого случая клеёнку. Единственной отдушиной склизкого дня виделся Югин.

«Часиков семь, – думал я. – Хорошо тебе, Андрей Семёнович, перебирать часики, как чётки. У меня вот часы, облепленные мокрыми газетами. Я – папье-маше!»

Оставшиеся десятка два или три я всё же выкинул в мусорный бак. Недополучившие почту, думаю, будут не в претензии.

Сдав телегу и умывшись в ржавой раковине с крантиком ледяной воды, я поспешил на Васильевский остров.

Выйдя из высокого барабана вестибюля «Василеостровской» огляделся. Развесёлые буквы жёлтого цвета неровно отплясывали «Едоша» прямо через дорогу. Буквы и затемнённые окна «Едоши» недвусмысленно говорили о том, что легкомысленность названия не всегда гарантирует невысокие цены.

Югин уже был на месте. Ковырял ложечкой шарики мороженого игрушечных цветов.

– Здравствуйте, – говорю.

– А-а… Садитесь, – он придвинул ко мне меню, даже не справившись о моей платёжеспособности. Хотя тогда я этого не заметил.

– Ну посмотрел я ваши рассказы… – он отправил в рот кусочек шарика. – Надо печатать, Сергей.

Я молчал. Подошёл длинный и убогий официант, и я, не глядя в меню, произнёс:

– Кофе…

– Американо, капучино, латте, – начал он заученно и бесстрастно.

– Обычный, – обозлился я. Мне уже тогда не нравился Югин, но признаться себе в этом я не мог.

– Американо, – констатировал тощий. – Сливки, сахар, корица…

– Два сахара, – отмахнулся я от него.

– Извините, – говорю, – а где печатать?

– Давайте вместе подумаем, как это сделать, – усыплял меня Югин. – Вы понимаете, что бесплатно напечатать первую книгу в наше время невозможно. Я могу помочь, тем более что материал для книги весьма пригоден.

Плеснул йода на рану.

– У меня есть знакомые в издательстве, – он подцепил ещё кусочек, – они смогут сделать книгу без наценки. Я замолвлю словечко. Сделать, скажем, экземпляров двести…

У меня поплыло в глазах. Двести экземпляров собственноручно написанных мыслей!

– А с этим можно и в Союз писателей вступить попробовать, – и он выждал лихую паузу, чтобы я смог посмаковать перспективы.

Надо признать, стелил он мягко. И на том, что он стелил, спать хотелось.

Я пока только кивал.

– Выделим вам экземпляров… – он постучал ложечкой по краешку розетки, – пятьдесят. Для друзей. А остальными я займусь.

– В смысле? – с глупой надеждой спросил я.

– Мы посылаем книги в библиотеки страны, в наши питерские, естественно…

– А смысл? – попытался уточнить я.

Он усмехнулся: