Книга Точка возврата - Валерий Хайрюзов

— Придется забрать, — глухо сказал Ротов. — Инструкции нарушает. Тут мы его хотели начальником аэропорта в Тугелькане послать. Фонарев больно настаивал. Да, видно, нельзя доверять ему. Прошу свидетельство.

— А это ты видел? — Бакшеев по привычке хотел показать кукиш, но, увидев, что Ротов направляется к нему, выскочил на балкон, прицепил себя к планеру и ринулся вниз. Что-то загрохотало, толкнуло его в спину, и Бакшеев проснулся. В купе стояла проводница и громко говорила:

— Куйтун, через двадцать минут прибываем.

«Кому что мнится, то и снится, — подумал Бакшеев, разминая затекшую руку. — Рассказать — со смеху помрут».

Он глянул в окно, за стеклом стояла густая стена тумана, лишь по набегавшим время от времени столбам да металлическому шороху и перестуку колес он догадался, что поезд еще движется, подбирается к станции. Иван, вытащив из-под подушки полотенце, пошел умываться.

Наконец поезд остановился. Иван спрыгнул на землю. Где-то впереди — глухо, будто из-под земли — прогудел электровоз, обдавая сыростью, покатили мимо вагоны. Едва угадывая дорогу, Бакшеев пошел на автостанцию. Дорога шла под гору, туман в низине стоял такой, хоть ножом режь. Минут через двадцать он был на автостанции. Возле щита с расписанием толпился народ. По старой привычке Бакшеев стал искать знакомых, но их не оказалось. Ему вспомнилось, что раньше он ездил отсюда домой на такси. Хотя особой надобности в этом не было, но любил Иван показать себя. Такси стояли и сейчас, прокалывая туман зелеными глазками. Бакшеев скользнул по ним взглядом: тридцать километров туда, тридцать обратно — дороговато. Автобус шел где-то к обеду. Постояв немного, Иван решил идти пешком. Поплутав среди улиц, выбрался за город, а там дорога пошла в гору, показывая себя метров на десять, ну от силы пятнадцать. Через километр Иван свернул на тропинку, параллельную основной дороге; идти по ней было удобнее.

Двадцать пять лет назад вот этой же дорогой шел он поступать в летное училище. Под рубахой шуршали завернутые в газету аттестат, заверенная фельдшером медицинская справка и характеристика из школы. Шел босиком, хотя за спиной в рюкзаке лежали ботинки: берег для города. «Лишь бы пройти комиссии и сдать экзамены» — эта мысль хоть и тревожила, но не омрачала дороги. Радостное, приподнятое чувство не покидало его. Среди полей грезились самолеты, и на сидящих вдоль дороги ворон он смотрел с веселой снисходительностью.

Через час туман стал редеть. Тихо и незаметно открылись глазу поля и перелески. А сверху, набирая силу, разрывая на клочки туман, пробивался солнечный свет. «Высота пятьдесят, видимость семьсот, — подумал Бакшеев. — Как раз по моему минимуму». Он высчитал в уме, за сколько секунд проскочил бы эти метры, получилось ровно семь секунд — глубоко вздохнуть и выдохнуть. В такие ж вот дни он, когда был инструктором, собирал летчиков и поднимался с ними в воздух — тренироваться. Теперь это позади. Все позади. После того как его списали на землю, в нем поселилось ощущение, что он что-то недоглядел там, в небе, что-то прошло мимо него, и, быть может, сейчас, когда он ходит по земле, оно открывается другим.

«Все проходит, — думал Иван, подходя к дому. — Каждый человек идет по дороге дважды: один раз вверх, потом вниз, обратно к тому, с чего начал, вот так, как и я сейчас…»

Мать встретила у ограды, заплакала:

— Хоть бы весточку с самолета спустил, что ли. Хорошо, Таня письмо напишет. Ребята вон где живут, и то каждый год проведывают.

Мать жила одна. Все разъехались, разлетелись. Старшая сестра осела в Новосибирске, младшая еще дальше — в Курске. Братья подались в другую сторону. Как ушли служить в армию, так и остались там: один — в Хабаровске, другой — в Комсомольске.

— Да не мог вырваться — дела, — говорил виновато Бакшеев, обнимая сухонькие плечи матери.

— Знаю я твои дела, — грустно посматривала на него мать. — Ну да ничего, вовремя приехал. Картошку поможешь выкопать. С собой возьмешь, что ты там со своего огородика снимаешь? Приехал бы, нагреб да увез, а то улетишь и опять про все забудешь. Мне-то сейчас до тебя тяжело добираться. Устарела.

— А я уже не летаю, мама, — сказал Бакшеев и совсем неожиданно услышал в своем голосе забытый всхлип, как будто и шел сюда, чтоб поплакаться, как в детстве.

— Что так?

— Отлетался. Хватит.

Иван решил не говорить матери, что его списали по здоровью. Зачем огорчать, и так из-за него немало пережила.

— Ну и слава богу, — сказала мать. — Поживешь хоть по-человечески.

Иван улыбнулся. А как же тогда, выходит, он жил до этого? Что же, он тогда маялся, не находил себе места? Все, оказывается, просто. Живут люди без самолетов и не мучаются. «Ничего, — решил он про себя, — вот побуду здесь — и все забудется. Закончит Таня институт, перееду сюда насовсем». И, успокоенный этой мыслью, шагнул в дом.

Но недолго продержался Иван в деревне. Все дела были сделаны: картошка выкопана, дрова переколоты. Иван снова заскучал. Он вдруг со всей ясностью понял, что тихая, размеренная жизнь в деревне не для него. Он пытался бороться с собой, вставал рано, брал оставшееся от отца ружье и уходил в лес. Забирался в самые глухие места, снимал куртку, стелил ее на землю, ложился и подолгу смотрел в осеннее небо.

«Еще год, и, пожалуй, можно вводить Ершова командиром, — думал он. — Говорит, новые машины получили. Это хорошо. Жаль, что я не полетаю на них. Ротову, поди, не хватает меня…» И Бакшеев поймал себя на том, что думает о нем без злости. Злость осталась в городе, в больнице, на лодочной станции; здесь же он думал о нем отстраненно, что-то отошло от него, отлетело, так отлетает от дерева лист осенью.

Однажды в тихий солнечный день он забрел на Камчатку — самую высокую около поселка гору. Вершина была голой. Одним каменистым боком гора нависала над рекой, а другим полого опускалась к перевалу, через который шла дорога к районному центру. Прямо под горой через реку был переброшен висячий мост, чуть ниже виднелся остов старой мельницы, рядом с ней под длинным навесом пилорама, а за ней, на бугре, поселковое кладбище. На нем вот уже больше года лежал отец. Дальше за кладбищем стояла тайга.

Почему так называлась эта гора, Иван не знал. Когда в школе по географии они проходили полуостров Камчатку, он долго не мог взять себе в голову, что Камчатка полуостров, а не гора и находится где-то далеко-далеко на краю земли. Когда-то на эту гору затащил его отец. Возвращались они с рыбалки, и ни с того ни с сего отец потащил его в гору, прямо в лоб, по камням и осыпям. Иван боялся оглянуться назад, ему казалось: вот-вот — и они сорвутся в реку. Но зато какой открывался вид! Уже потом, когда он во сне прилетел в свою деревню, то видел ее почему-то отсюда, с Камчатки.

От пилорамы, высверливая тишину, долетал до него тонкий режущий звук, время от времени он брал непосильную высокую ноту, штопором ввинчивался в сухое осеннее небо и вдруг, будто обессилев, замолкал, и Бакшееву начинало казаться, что и сердце его держится на ниточке и с каждой секундой она становится все тоньше и тоньше: возьми пила на полтона выше — оно оборвется и полетит вниз — к реке, к притихшему осеннему лесу. Посидев немного, он потихоньку начал спускаться вниз к дому.