Книга Казаки на персидском фронте (1915–1918) - Алексей Емельянов

* * *

В городе было тяжело. Мы стали совершать загородные прогулки.

Осмотрели Заргенде с его великолепными посольскими дачами, тенистыми садами и очаровательными видами на Демавенд, Тегеран и амфитеатры многоцветных гор.

Уже полюбили игрушечный Таджи-Риш, что расположился у самых гор, с его тихими улицами, незатейливым крытым базаром, миниатюрными дачками, чистотой и опрятностью.

От Таджи-Риша до Заргенде дорога ровная, с небольшими поворотами и очень наклонная.

– Как это его угораздило?

Мы шли в Таджи-Риш пешком и услыхали впереди на дороге невероятный грохот. Навстречу нам мчался фургон, запряженный четверкой лошадей. Фургон был большой и без верха. Груженый, такой фургон может поднять более ста пятидесяти пудов груза; лошади мчались карьером; грохот и тяжесть фургона подгоняли обезумевших животных. Наверху, во весь рост, стоял молодой перс-возница. Со смертельно бледным лицом, упершись ногами вперед, откинувшись корпусом назад, он изо всех сил тянул вожжи, пытаясь умерить бешенную скачку. Но, увы! Фургон катился с горы по прямой наклонной, только усиливая быстроту своего движения. Дорога была прямая и узкая; свернуть было некуда, и несчастье могло совершиться каждое мгновение. Если по дороге встретится другой экипаж, катастрофа неизбежна.

Как ураган промчались мимо нас обезумевшие лошади, несчастный возница и их страшный экипаж.

* * *

Вошел Погорелов.

– Господин Членов приехали.

– Семен Борисович, Вы? Наконец-то! Отчего так долго?

Заговорили о делах. Я предложил:

– Вы возьмите Керманшахский район. Там госпиталя, питательные пункты, летучки. Много организационной работы. Нужно привести в порядок что есть. Придется открывать новые учреждения.

– Керманшахский район? Хорошо. А когда ехать?

– Да когда хотите. Можете завтра. Ну, как Персия? Нравится?

Вошел опять Погорелов.

– Григорьянц пришел. На свадьбу приглашать.

– Как на свадьбу? Да ведь он женат!

– Да нет, на персидскую свадьбу.

Я посмотрел на часы.

– Хотите, Семен Борисович? Время есть.

Вошел Григорьянц.

– Ну, едемте, господа, только ненадолго.

В автомобиле нас уже ждали дамы. Минут через пять мы увидали свадебное шествие. Сошли с автомобиля и смешались в толпе. Невесту везли в дом жениха – венчаться. Она в белой чадре, разукрашенная цветами. На белой лошади, покрытой расшитой попоной. По бокам лошади важно идут два человека – ближайшие родственники; они поддерживают невесту, слегка прикасаясь руками к ее светлому платью. Впереди несут большое зеркало в золоченой оправе. Недалеко от дома процессию торжественно встречает жених, окруженный мужчинами из своих родственников.

Дом, куда мы вошли, – большой, двухэтажный, с открытой террасой. В прекрасном саду – бассейн-аквариум. Женщин просили подняться наверх на террасу. Здесь невесту поджидали персиянки. Они сидели в чадрах с закрытыми лицами, тихие и молчаливые. Смотрели в сад. Европейским гостьям предложили розовую воду – поливали руки из маленьких стеклянных кувшинообразных флакончиков. Принесли сласти. Их подали на больших подносах, уставленных бесконечным числом разноцветных вазочек. Здесь были багдадские финики, хамаданская халва, сладкий миндаль, розовые лепестки в сахаре, сладкие стружки, рахат-лукум и разные сорта орехов и орешков. Мужчины были в саду. Они чинно сидели на стульях, расставленных прямоугольником, вполголоса разговаривали со своими соседями, слушали музыку, любовались танцами.

В обществе, где мужчины и женщины вместе, женщины плясать не могут. Танцуют мальчики лет до шестнадцати. На свадьбу приглашена целая труппа. Целая семья танцоров и музыкантов. Перед нами изумительной красоты юноша, лет четырнадцати. Его черные волосы подстрижены в скобку; удлиненные выразительные глаза украшены большими ресницами. Они, как крылья ночной бабочки, то пугливо раскрыты, то сложены вместе. На танцоре малиновый бархатный кафтан и черные штаны. На ногах мягкие узорчатые туфли. Поодаль на ковре сидят музыканты. Их двое. Старший брат плясуна, полный мужчина лет двадцати пяти, прежде сам танцевал. Постарел и отяжелел – теперь барабанщик. Его товарищ играет на струнном инструменте рода мандолины. На ковре – сын барабанщика, мальчонка лет шести, остроглазый и шустрый: следит за дядей, учится. Ремесло ведь фамильное! Подрастет немного мальчонка – будет на людях плясать.

Медлительные, болезненно-страстные звуки мелодии вызывают танцора на пляску. Плотно сжав колени, он медленно движется на носках, прищелкивая пальцами в такт. Темп мелодии ускоряется. Страсть нарастает. Юноша дрожит. Извивается. Глаза подмигивают, призывают. На лице страсть. То улыбка, то судорога. Закатываются глаза, пышные волосы растрепались – покрывают лицо, и юноша в изнеможении падает на колени. Персы пожирают его глазами. Два урода в безобразных одеждах, два ряженых пристают к юноше. Они гримасничают, кривляются и раздражающе пляшут. Их безобразная внешность и движения подчеркивают красоту и грацию юноши.

Танцор быстро переоделся. Он в женском наряде, в перчатках, в пенсне. Он изображает европейскую даму. На лице ее недоступность и строгость. В танце она лишь поводит плечами. Партнеры – уроды, шуты – вне себя. На наш взгляд, они ведут себя неприлично. Персы в восторге…

В антракте юноша любострастно собирает подарки. Он подходит к мужчинам гостям, становится на колени и, откидываясь назад, кладет голову на колени гостя, кокетливо улыбаясь. Его ласкают, о чем-то шепчутся и кладут на лоб серебряные монеты.

* * *

Дам, приехавших с нами, пригласили в эрдерум. Нарядные персиянки сидели на больших расшитых узорами и рисунками подушках, разбросанных на коврах. Гостьям предложили сесть тоже на подушках и угощали крепким, пахнущим розой чаем. Душистый напиток подавали на крошечных серебряных подносах, в маленьких стеклянных стаканчиках, с выгнутыми наружу краями, в подстаканниках. Миниатюрные ложечки были годны только чтобы мешать чай. Зачерпнуть ими нельзя было капли – ложки были резные, узорчатые.

Девушка лет шестнадцати, стройная, гибкая, вскочила с подушки. Собиралась плясать.

– Ханум!

Хозяйка выразительно посмотрела на черную няньку-негритянку. Старуха принесла инструмент. При первых же звуках мелодии девушка схватила четыре крошечных серебряных сахарных вазочки – они заменили кастаньеты. Общества женщин не стесняло плясунью. Бесшумно скользили на мягком ковре кокетливые, освобожденные от обуви ножки. Извивалось гибкое тело в такт дразнящей, тягучей мелодии. Образы страсти отражало лицо, а вольные движения гибкого тела манили, дразнили, призывали к любви…

Уже вечерело. Мы засиделись на свадьбе. Григорьянц говорил:

– Жалко, у вас нет времени, а то бы я показал вам настоящую народную свадьбу. Чтобы видеть, надо поехать в деревню. Танцуют на воздухе, одни мужчины – человек двадцать, тридцать. Образуют круг, положив руки на плечи друг другу, и топчутся, чуть ли не на месте. Налево, направо. Направо, налево. Вот так. Старший, с платком в руках, – распорядитель танцев. Очень интересно. Все гости танцуют, все веселятся… А это что? Актеры!