Книга Багряные скалы - Егор Лосев

– Айва…

– Рух! Рух Урдуния! – довел свою мысль до конца Дмитрий, – Ана рух Исрауиль. Айва?

Дмитрий поднял винтовку и стоймя прислонил ее к камню.

Повисла пауза, оппонент обдумывал предложение. Затем из-за верблюжьего горба раздалось удовлетворенное:

– Айва! Айва!

Подчиняясь команде, верблюд поднялся, сначала на колени, а потом и во весь рост.

Прячась за свою скотину, контрабандист осторожно попятился, ускоряя шаг, и вскоре скрылся из виду.

Дмитрий утер рукавом мокрый лоб. Стычка отняла у него последние силы.

Пот заливал глаза, ноги заплетались. Он чаще спотыкался и падал. Подниматься становилось труднее. Один раз его угораздило свалиться прямо в куст «цалафа». Гадское растение с загнутыми внутрь колючками, из-за которых ни одна тварь в пустыне не рискует с ним связываться, впилось в него всеми своими шипами, и Дмитрий еле выдрался обратно, весь исцарапанный.

Его мучила навязчивая идея, будто в перестрелке с контрабандистом он истратил все патроны и ему нечем будет просигналить ребятам на границе.

Он сел разрядил "узи", внимательно пересчитал девять оставшихся патронов, и с трудом запихнул их обратно в магазин. Но через десять минут мысль о патронах снова вернулась. Он боролся, отгонял ее, но мысль не отступала.

К полудню опустела фляга. Сознание мутилось и давало сбой. Все чаще желтый песок Аравы белел, превращался в снег, а посвист ветра оборачивался завыванием вьюги. Дмитрий тер слезящиеся глаза, но жар хамсина, оказывался теплом стоящей посреди комнаты буржуйки. В ушах грохотал стук метронома, летящий из черной тарелки радиоточки на стене.

Потом он упал и уже не смог подняться. Вместо красного солнечного диска ему мерещилась приоткрытая дверца печки.

Сырые дрова никак не растапливаются, и мать подкладывает в огонь книжные страницы. Бумага корчится в пламени, словно живое существо.

Иногда мать читает что-нибудь с листа, перед тем, как положит ее в огонь.

Голос тихо и твердо звучит в полумраке комнате:

Девушка пела в церковном хореО всех усталых в чужом краю,О всех кораблях, ушедших в море,О всех, забывших радость свою.

Слова кружатся по закопченной комнате, между ободранных обоев и заколоченных фанерой окон. Огибают выведенную в окно трубу печки.

Так пел ее голос, летящий в купол,И луч сиял на белом плече,И каждый из мрака смотрел и слушал,Как белое платье пело в луче.

Книжные страницы сложены штабелями у стены. Сами переплеты давно оторваны. В них был клей на какой-то натуральной белковой основе, который они выварили, еще в первую блокадную зиму, слепляя в желтоватые бруски. Бруски съели и даже придумали им название: книжная карамель.

И всем казалось, радость будет,Что в тихой заводи все корабли,Что на чужбине усталые людиСветлую жизнь себе обрели.

Дмитрия уносило в тот задушенный холодом и голодом блокады город, где шарили по небу лучи прожекторов, а под свинцовым небосводом висели туши аэростатов воздушных заграждений. Потом в лицо ткнулся не то песок, не то снег и все накрыла мгла. Лишь голос матери, удаляясь, декламировал:

И голос был сладок, и луч был тонок,И только высоко, у Царских Врат,Причастный Тайнам, – плакал ребенокО том, что никто не придет назад.

Эпилог

Назад он все-таки пришел, точнее приполз. Добравшись из последних сил до холма, с которого виднелось шоссе, он разрядил в небо автомат и потерял сознание.

Адам и Рафи Медина приволокли его обратно на израильскую территорию и отвезли в больницу.

Потом был суд, признавший Дмитрия невиновным., так как он выполнял приказ. Кто-то, видимо брат Двира, подал апелляцию. Состоялось повторное рассмотрение дела, никак впрочем, не повлиявшее на конечный результат.

После выздоровления Дмитрий вернулся в батальон, где и понес самое суровое по тем временам наказание.

Он был отстранен от участия в боевых операциях и отправлен на офицерские курсы.

В те годы, среди парашютистов это считалось тяжелейшей карой.

Пока его товарищи десантировались над Синаем и дрались за перевал Шитле, Дмитрий строчил конспекты и зубрил устав на курсах.

Его армейская карьера прервалась через семь месяцев после получения офицерских погон.

До конца своих дней Дмитрий мечтал вернуться в Петру. Он не дожил всего два года до мирного договора с Иорданией, после которого израильтяне смогли беспрепятственно посещать Хашимитское королевство.

Красная скала продолжала манить к себе, словно сказочная поющая сирена, собирая с путников обильную кровавую жатву.

В марте 57-го в Петру отправились Рам Паргаи, Калман Шлаф, Менахем Вен-Давид и Дан Тилад, двое из которых были однокашниками Дмитрия по офицерским курсам.

Вскоре иорданцы вернули тела всех четверых. Кто-то настучал, что перед походом они советовались с Дмитрием.

Он все отрицал, но ничего не помогло. Фридмана вышвырнули из армии по личному приказу начальника генерального штаба Моше Даяна.

В ноябре того же года в Петру пошли двое: Амирам Шай и Мордехай Тоби. Они попали в засаду и погибли почти сразу после пересечения границы.

В начале 59-го года десантник Куши Рамон тоже собрался попытать счастья. Решив, что идти грудью на легионерские винтовки, это как-то не по еврейски Куши пошел другим путем. Он угнал ооновский джип и спрятал его. Выждав несколько месяцев он одел элегантный костюм и спокойно посетил Петру прикинувшись дипломатом.

Вот уже много лет он содержит кемпинг и ресторан в ста километрах от Эйлата на трассе Арава. Это место так и называется 101 километр. Если будете ехать в Эйлат можете по дороге заехать в гости и сами узнать у него все подробности.

В 60-ом году при переходе границы был пойман друг Двира Моше Краус. В отличие от предшественников, его оставили в живых и вернули в Израиль.

С этого момента сумасшедших израильтян перестали отстреливать, иорданцы ловили их и возвращали обратно. Так продолжалось до 1993 года.

В августе 1990 Хананиель Шаар Ешув и Лиор Мизрахи вышли из Иерусалима, пересекли Иудейскую пустыню, и достигли Петры через Вади Муса. Они были задержаны лишь на обратном пути.

В ноябре 1991 Али Мустафа Му барак и Эран Корен попытались добраться до Красной скалы. Их задержали в Араве, вскоре после пересечения границы.