Книга Последний властитель Крыма - Игорь Воеводин

– Остались, Яков Александрович, только вши и совесть, – попытался щелкнуть в мягкой турецкой пыли голыми пятками, как шпорами, Мезерницкий.

И в этот момент, когда обезумевшее солнце готово было нырнуть в воды Босфора – навсегда, навсегда уходя от Слащова, будто дунуло в воздухе, будто черный ветерок пронес по дворику приторный, дурманящий, тошнотворный запах тления, будто тень мелькнула в сенях и спряталась, ящерицей скользнул от воротника вдоль позвоночника Слащова озноб лихорадки, и судорога свела пальцы Нины Николаевны, собиравшей вечерять, и упали, упали и разбились на глиняном полу граненые стаканчики-стограммовики, вывезенные с остальным немудреным скарбом из России.

– Яков Александрович! – негромко кашлянул полковник Тихий, появляясь перед Слащовым. – К вам гость. – Да только, господин генерал-лейтенант, – впервые в жизни высказывая непрошеное свое мнение в ответ на немой вопрос Слащова: «кто?», – произнес Тихий, – сказались бы вы нездоровым, а я бы гостя этого уж пристроил бы далеко и надежно. – И, опустив глаза, не в силах вынести воспаленного взгляда Слащова, требовавшего, молившего: Кто, кто?! – ответил: – Оттуда…

7 января 1921 года, Галлиполи, Турция

Эх, яблочко, да куды котисся?!

На Лубянку попадешь – не воротисся…

Двое офицеров-марковцев, громко хлопая себя по бокам и коленкам, выбивая тучи пыли из земли Старого базара, пели и плясали.

Вокруг них собралась разноязыкая толпа. Хохотал жирный грек, сверкали глазами из-под надвинутых платков и прыскали мелким смешком турчанки, в восторге совал русским горячую самсу повар-узбек, и лишь древний ассириец-меняла, возведя к небу усталые глаза, все мерно раскачивался в такт своим мыслям и что-то неслышно бормотал.

– Рождество, Рождество ведь, некрещеныя! – кричали марковцы и пуще топали и хлопали и ревели частушки.

– Урус, урус яман, яман! – визжали мальчишки и кидались в русских земляными комьями.

Те, пьяные, только блаженно улыбались.

К ним протиснулся комендантский патруль – пятеро сенегальцев под командой французского офицера. Он, вытащив саблю, потребовал от русских прекратить беспорядки. Марковцы, оба из крестьян, французского не знали.

– Да праздник же, праздник! Давай похристосуемся! – воскликнул один, с серебряной виньеткой первопоходника на пыльном френче, и сделал попытку обнять француза.

Тот ударил его саблей по голове плашмя, а сенегалец коротким и резким движением, как штыком, ткнул прикладом кавалерийского карабина в лицо второго.

Кровь фонтаном ударила в пыль Старого базара. Заголосили женщины, марковцы рухнули без памяти, и под вой и улюлюканье толпы их потащили в комендатуру.

Кровь скатывалась шариками в густой и мягкой пыли, и две дорожки тянулись посередине борозд, оставляемых сапогами офицеров.

– Ваше… Ваше превосходительство! – Донской казак, прижимая к груди готовое выскочить сердце, вырос перед начальником штаба Русского корпуса генерал-майором Достоваловым. – Двух наших офицеров хранцузы арестовали и до смерти убили!

– Врешь! – побелев и стиснув кулаки, вскочив, ахнул тот.

– Как Бог свят, господин генерал-майор! – перекрестился казак. Достовалов, обойдя стол, крикнув адъютанту следовать за ним, направился к выходу.

Перейдя площадь, он вошел в здание французской комендатуры, и, отмахнувшись от вытянувшегося в струну жандарма, без доклада вошел к коменданту Галлиполийского гарнизона майору Вейлеру.

Майор, положив ноги на стол, рассматривал в лупу «Пти-Паризьен», тот раздел журнала, где помещались снимки, сделанные скрытой камерой в лупанариях Пляс Пигаль и Бланш.

– Comment? (Ну как? – франц.) – спросил он лейтенанта Блоше, указывая на пышную задницу какой-то толстухи, возле которой старался долговязый негритенок.

– По какому, черт возьми, праву вы задержали моих людей?! – загремел Достовалов, пинком распахнув двери. Вейлер и Блоше нехотя оторвались от стульев.

– Mon general! – лениво произнес Вейлер. – Воевать надо было в России, а здесь ваши люди на довольствии Французской Республики, и будьте любезны смириться с этим порядком вещей! Впрочем, – добавил он примирительно, – что нам до глупых пьяных скотов? Приглашаю Ваше превосходительство отобедать!

Достовалов молча вышел вон. Через четверть часа две роты юнкеров Константиновского училища в полном боевом вооружении мчались на штурм комендатуры. Повеселевшие казаки разворачивали пулеметы на углах и крышах. Рота марковцев с одними кинжалами в руках бросилась в казармы французского контингента.

Весь гарнизон французских войск – 500 черных, как голенища, сенегальцев – моментально растворился в городке, побросав винтовки и пулеметы. Лейтенанта Блоше, оскорбившего две недели назад русского офицера и отказавшегося стреляться, нашли в табачной лавчонке под прилавком и несколько раз уронили головой о мостовую. Чудом оставшийся в живых Блоше по приезде во Францию и выздоровлении первым делом попытался избавиться от акций Русского военного займа, да время ушло.

– Спасибо, вот спасибо, православные! – бормотали очухавшиеся марковцы, когда их вытаскивали из камер. – Проклятые лягушатники все мозги отбили, совсем нас чуть в расход ведь не вывели, а, братцы?!

– Если ты, merde (дерьмо – франц.), еще раз допустишь что-нибудь подобное, – шипел гремучей змеей в лицо тучному и плотному Вейлеру Достовалов, – я тебя за яйца в форточку вывешу, понял, гнида?!

Майор испуганно кивал и хлопал глазами. Разгоряченные константиновцы и марковцы возвращались в лагерь.

Под шумок из комендатуры пропало несколько ящиков мартеля, и густой спиртовой дух повис над «дачами» – убогими фанерными домиками русских.

Дачи «Мечта» и «Одинокая», «Тоска по Родине» и «Надежда», как гласили приколоченные на них дощечки, светились огнем далеко за полночь. То тут, то там вспыхивало нестройное пение.

…Турецкая ночь навалилась на Галлиполи. Узкий серп мусульманского месяца щерился в вышине. Красный хмельной глаз маяка тоскливо бродил по зыби прибоя и унылым домишкам, словно искал то, чего еще не видел. Как оглашенные, стрекотали и пели цикады. Одуряюще пахло розами от кустов вдоль речушки. И, как кастаньеты, предупреждающе пощелкивали чешуйки на хвостах гремучих змей, в великом множестве населявших эти кусты: «Смотри… Русский… Смотри!»

Вторая порода змей, роившихся в Долине роз и смерти, где лагерем стояли русские, была не ядовита.

Это были удавы.

14 февраля 1920 года, местечко Шалково близ Познани, бывшая граница России и Германии, ныне территория Польши

Чисто одетые, сытые господа обыватели с женами и детьми толпились у небольшого железнодорожного вокзала. Чугунная решетка отделяла господ обывателей от путей, на которых стоял товарный состав. Вдоль состава сидели и лежали грязные, бородатые люди с всклокоченными волосами и в военной форме. Это были осколки отряда генерала Бредова, оставившего Одессу, попросившие убежища для отдыха, лечения и переформирования на территории ныне суверенной Польши, чью территорию они прикрыли собственной грудью.