Книга Последний властитель Крыма - Игорь Воеводин

26 января 1930 года, 10 часов 30 минут, Рю Русселе, Париж, Франция

Генерал Кутепов вышел на улицу, после того как выслушал последний доклад полковника Тихого о том, что практически вся сеть в России уничтожена в результате невиданной до сих пор по размахам волны арестов, прокатившейся по рядам бывших офицеров после убийства Слащова. Спастись удалось единицам, но брали, кажется, вслепую, всех скопом. И жив ли хоть кто-нибудь, выяснить пока не удавалось…

Кутепов шел на панихиду по генералу Каульбарсу – она должна была состояться в церкви Союза галлиполийцев совсем неподалеку на рю Мадемуазель, 81. Перед уходом генерал сказал Тихому, что выйдет пораньше, чтобы встретиться с одним человеком.

– Сопроводить? – Тихий внимательно глянул на Кутепова.

– Не надо, – отмахнулся Кутепов. – Человека этого я знаю давно… Да я и охрану отпустил, не волнуйтесь, полковник, не так уж они и сильны, мы же не в Совдепии…

С той минуты, как генерал вышел из дома, все, видевшие его, будут впредь именоваться либо «свидетелями», либо «похитителями».

На Рю Русселе генерала первым увидел знакомый торговец креветками: «Бонжур, мон женераль! Са ва?» («Добрый день, господин генерал! Как дела?» – франц.) «Тре бьен, тре бьен, мерси»… («Отлично, отлично, спасибо». – франц.) Проходя мимо синематографа «Севр-Палас», генерал поздоровался с его владельцем Леоном Сирочкиным. За несколько минут до 11 утра бывший белый офицер, коих немало жило в этом округе Парижа, видел Кутепова на углу Рю де Севр и бульвара Инвалидов.

Последний свидетель, уборщик католической клиники св. Иоанна, расположенной на углу рю Мишле и Удино, Огюст Стейниц видел, как два рослых человека в желтых пальто, стоявших на Рю Русселе, схватили господина среднего роста с черной бородкой, проходившего мимо, и затолкали в серо-зеленый автомобиль. Туда же сел и дежуривший неподалеку полицейский, и потому Стейниц не встревожился.

– Что это значит, куда вы меня везете? – по-французски возмутился генерал, чувствуя, как обрывается больное сердце, но все еще надеясь на чудо.

– Можете говорить по-русски, генерал, – рассмеялся один из похитителей. – Мы – сотрудники ОГПУ СССР…

И он кивнул приятелю:

– Быстрее, быстрее, черт возьми…

Тот возился с маской из ваты, капая в нее хлороформ.

Маску прижали к лицу генерала. В голове у Кутепова зазвенело и стало пусто, не больно и ничего не жаль, и последнее, что видел генерал, спинка сиденья водителя серой кожи оказалась перевернутой, и по периметру ее почему-то бежали огоньки иллюминации, как на афише синематографа.

Последним усилием воли, теряя сознание, генерал-лейтенант Кутепов дотянулся до воротника пиджака под пальто и закусил его. Райской музыкой в засыпающем мозгу генерала зазвучала разгрызенная ампула.

– Ох уж эти русские, вечно что-нибудь украдут, – покачал головой уборщик клиники св. Иоанна Огюст Стейниц и, вздохнув, помел щеткой мусор по мраморному полу.

5 февраля 1942 года, ставка командующего 15-м Казачьим корпусомгенерал-лейтенанта фон Панвица, Сальск, междуречье Волги и Дона, Россия

За дверью дико заорала попавшая кому-то в шпоры кошка, кто-то матюкнулся вполголоса, и перед фон Панвицем вырос адъютант Петро.

– Господин генерал-лейтенант, – козырнул он, – к вам из абвера, от адмирала Канариса полковник…

– Пусть войдет, – ответил генерал, – и оставьте нас одних…

Через минуту генерал задумчиво рассматривал неприметную фигуру полковника Тихого, облаченного в мундир оберста вермахта. Сам фон Панвиц был в черкеске.

– Н-да, – наконец выдавил он, – я просил вас приехать, герр оберет, вот по какому поводу. Мои казачки захватили подполье в Ростове и с ними крупную птицу, инструктора партизанского штаба Хрущева из Москвы. Так вот, этот некто – Колленберг, показал на допросах, что он убил русского генерала Слащова. Потому он до сих пор и не болтается на осине, что я решил – он может быть небезынтересен абверу…

Тихий молчал. Только побелели скулы его лица, и машинально он комкал и комкал лайковую перчатку.

– Введите арестованного, – крикнул фон Панвиц, и перед полковником появился низенький небритый человечек со взъерошенными волосами и искательной улыбочкой.

Полковник Тихий долго, без всякого выражения, смотрел в его глаза. Человечек вздохнул и отвернулся.

– Яволь, герр генерал. – Это было единственное, что услышал от полковника Тихого генерал-лейтенант фон Панвиц.

11 января 1929 года, Красноказарменная улица, 3, Москва, Россия

– Яков! Ну сколько можно ждать? – снова позвала Нина. Когда оторвавшаяся от пористой кожи низкого человека в углу капля пота достигла третьей пуговицы, он нажал на курок. Чашечка, фарфоровая чашечка упала из рук Нины и разлетелась на куски. Пуля, разрывая воздух и увлекая его за собой, рванула рукав застиранной гимнастерки генерала и ударила в филенчатую дверь кабинета. Все замерло в доме, и бросил шашку фарфоровый офицер, и только недоколотый турок все таращил и таращил глазенки, не веря в свое избавление.

– Боже, как жаль… – только и произнес генерал и повернулся, следуя за взглядом убийцы, тот расширенными зрачками смотрел куда-то вверх и мимо него.

Солнце, играя и веселясь, отражалось тысячами бриллиантов от снежного наста. Все пело, кричало о радости бытия и рвалось жить, жить, жить, не умирая.

В раскрытую форточку в разлучье веток могучего дуба на тротуаре против окон генерал заметил человека в белой куртке и белых штанах. Он целился в генерала из винтовки, через форточку прямо в сердце, сверху вниз. Неподалеку из-за того, кому первым кататься на привинченных к валенкам коньках, ссорились мальчишки. На ствол винтовки был накручен глушитель.

Фарфоровые осколки, взметнувшись, еще оседали у ног Нины Николаевны, когда она, схватившись за сердце, начала опускаться на пол.

– Яков! – неслышно и с укоризной произнесла она. – Без меня?!

Так встретил утро 11 января 1929 года бывший последний властитель Крыма генерал Яков Слащов.

Послесловие

Три года я шел вместе с моими героями через лихолетье, сживаясь с ними, я порой чувствовал их боль и страх, обреченность, но порой – их веру, и слабые отблески их любви – вечной, настоящей – иногда издалека грели и меня.

Я не смог написать, что генерал и Нина мертвы. У меня не поднялась рука. В конце концов никто, из тех, кому можно было бы верить, неживыми их не видел.

Если бы в минуты отчаяния и бессилия я не чувствовал тебя, мой читатель, я бы бросил этот труд на полпути. Слишком тяжела оказалась ноша – быть беременным чужой судьбой.

И знаешь что, мой друг… Смерти нет. Потому что, если мы хоть раз кого-нибудь в жизни пожалели, верю, надеюсь, знаю: в страшный судный час пожалеют и нас. Аминь.