Книга Досье на Шерлока Холмса - Джун Томсон

Также весьма вероятно, что Моран обеспечил себе алиби на время убийства Адэра. Это предположение можно связать с тем фактом, что в тот вечер, когда он сделал попытку покушения на жизнь Холмса, на нем был вечерний костюм. Некоторые комментаторы считают это абсурдным, но я не вижу тут ничего странного. Моран прибыл в дом Кэмдена после полуночи. Он вполне мог провести часть вечера в театре или за обедом с друзьями.

Однако остается один любопытный аспект убийства Адэра, который не объяснил Холмс. Я имею в виду суд над Мораном. Его, несомненно, обвинили в убийстве Адэра и судили, причем дело, вероятно, слушалось в Олд-Бейли. Но его явно признали невиновным. Он избежал казни через повешение – обычное в то время наказание за убийство. В сентябре 1902 года Моран еще был жив – это дата дела о «Знатном клиенте». Холмс упоминает о нем как о «ныне здравствующем полковнике Себастьяне Моране».

Поскольку Уотсон ничего не сообщает по этому поводу, можно сделать вывод, что с Морана сняли обвинение в убийстве и освободили – вероятно, из-за отсутствия улик. А ведь Холмс с уверенностью заявлял, что «одна пуля могла стать достаточной уликой, чтобы отправить полковника Морана на виселицу».

Как уже говорилось, о баллистической экспертизе тогда еще не слышали. Мягкая револьверная пуля, которая убила Адэра, деформировалась, а та, что попала в бюст Холмса, расплющилась о стену. Из-за этого было бы невозможно сравнение с прочим оружием Морана, даже если бы такая мысль и пришла в голову Лестрейду или кому-то из его коллег в Скотленд-Ярде. Да и мотив было трудно доказать. Адэр был мертв, и не было свидетеля, который мог бы подтвердить теорию Холмса, что Адэр поймал Морана за нечестной игрой в карты и пригрозил разоблачением. Если у Морана к тому же имелось алиби на тот вечер, когда был убит Адэр, то дело против него рассыпалось бы.

Поэтому решение Холмса не сотрудничать с Лестрейдом в следствии по этому делу выглядит крайне глупо. Если бы он выступил свидетелем обвинения, Морана признали бы виновным в менее тяжком преступлении и приговорили бы к длительному сроку заключения.

По закону ничто не мешало полиции (при условии, что Холмс выступил свидетелем) выдвинуть такое обвинение даже после того, как с Морана сняли обвинение в убийстве Адэра. Это еще один любопытный аспект дела, который не проясняет Уотсон. Ведь риск, что такой убийца, как Моран, избежит правосудия, должен был бы перевесить нежелание Холмса фигурировать на суде, где его имя связали бы с Мораном. В конце концов, это был «самый опасный человек в Лондоне после Мориарти»[64], как утверждает сам Холмс. Однако если бы Моран исчез после суда по делу об убийстве Адэра – скажем, уехал за границу, – то все попытки полиции арестовать его были бы бесплодны.

Дальнейшая судьба Морана неизвестна. Возможно, он был еще жив в 1914 году: когда в «Его прощальном поклоне» фон Борк обещает отомстить, Холмс сравнивает его с «блаженной памяти профессором Мориарти», добавив, что полковник Себастьян Моран угрожал ему тем же. Но при отсутствии прилагательного, которое говорило бы о том, что Моран мертв, это замечание звучит двусмысленно. Если Моран был еще жив, ему в то время было далеко за семьдесят или даже за восемьдесят.

Это последнее упоминание о нем, и старый охотник, когда-то бывший начальником штаба Мориарти, наконец уходит в забвение.

Глава четырнадцатая

Возвращение на Бейкер-стрит
Апрель 1894 – июнь 1902

Вы же знаете, – отвечал я, тронутый небывалой сердечностью Холмса, – что помогать вам – величайшая радость и честь для меня.

Уотсон – Холмсу, «Дьяволова нога»

Именно по просьбе Холмса Уотсон продал свою практику в Кенсингтоне и снова перебрался на свою прежнюю квартиру, где оставался следующие восемь лет и три месяца. Вероятно, это случилось вскоре после возвращения Холмса в Лондон в апреле 1894 года, так как к августу того года (дата дела о «Подрядчике из Норвуда») Уотсон уже поселился на Бейкер-стрит, 221b. В своем рассказе об этом расследовании Уотсон упоминает «месяцы, что мы прожили вместе», во время которых уже имели место два незаписанных дела. Одно из них было связано с бумагами бывшего президента Мурильо, другое – трагедия на борту голландского лайнера «Фрисланд», чуть не стоившая жизни им обоим.

Уотсон продал свою практику молодому доктору по фамилии Вернер, который, к его удивлению, безропотно заплатил запрошенную сумму. И только спустя годы Уотсон обнаружил, что деньги дал Холмс, а доктор Вернер был его дальним родственником. Наверно, это было родство со стороны французской бабушки Холмса, так как «Вернер» звучит как англизированный вариант фамилии Верне.

Это был щедрый жест со стороны Холмса, и характерно, что он так долго скрывал этот факт. Однако его мотивы, быть может, не столь бескорыстны, как кажется на первый взгляд. Холмсу было удобно, чтобы Уотсон снова поселился на Бейкер-стрит, а с помощью этой хитрости он добился своего. Хотя в целом Холмсу было достаточно своего собственного общества, по некоторым признакам видно, что, становясь старше (а теперь ему было сорок), он все больше нуждался в других людях. Возможно, этому способствовали три года путешествий в одиночестве. Уотсон составлял ему компанию, а также был полезен как помощник, личный секретарь, наперсник и, что самое главное, – благодарная публика.

По-видимому, Уотсон согласился на предложение Холмса без особых возражений – по крайней мере, не выразил их. Во многих отношениях этот переезд его также устраивал. Теперь он был вдовцом, и хотя ему было всего сорок два – сорок три года, по меркам того времени, он уже миновал средний возраст. Первая вспышка энтузиазма от возвращения к карьере доктора прошла. После смерти жены этот тяжелый труд и долгие рабочие часы больше не привлекали его. Уотсон готов был посвятить много времени и энергии какой-то конкретной цели – например, добиться, чтобы практика в Паддингтоне стала успешной, или написать и опубликовать двадцать три рассказа о расследованиях Холмса. Однако он всегда предпочитал линию наименьшего сопротивления и вполне мог позволить Холмсу, как более сильной личности, принять за него решение.

Конечно, с точки зрения Уотсона, тут были и свои преимущества. Он больше, чем Холмс, нуждался в дружеском общении, а после смерти жены чувствовал себя особенно одиноким. Была и прежняя тяга к волнующим приключениям, которые всегда обещала жизнь с Холмсом. Но хотелось бы думать, что он испытывал горечь, продавая свой дом и расставаясь с мебелью и остальными вещами, которые они с Мэри покупали с такой радостью, создавая свой общий дом в 1889 году, всего пять лет назад. Но он, безусловно, взял с собой на Бейкер-стрит несколько дорогих ему предметов.

Хотя Уотсон не без облегчения распрощался со своей профессиональной деятельностью, ему, наверно, было все-таки грустно продавать свою практику. Он был хорошим врачом, который добился успехов в медицинской карьере, и решение покончить с ней, вероятно, далось ему нелегко. В «Алом кольце» Холмс говорит о том времени, когда Уотсон «лечил», – следовательно, он больше не практиковал. Нет никаких свидетельств того, что Уотсон продолжал работать врачом общей практики. В «Квартирантке под вуалью» Холмс посылает Уотсону записку, срочно вызывая его на Бейкер-стрит. Следовательно, тот по какой-то причине отсутствовал. Правда, по мнению некоторых комментаторов, он мог просто быть в гостях у друзей. Однако другие исследователи шерлокианы считают, что он подменял коллегу. Он даже мог продолжать лечить некоторых из своих пациентов, таких как чета Уитни. Хотя Уотсон продал практику, у него оставалась лицензия, так что он мог продолжать практиковать. Даже после возвращения на Бейкер-стрит он в случае необходимости оказывал медицинскую помощь. Например, при расследовании дела леди Фрэнсис Карфэкс он вернул ее к жизни, сделав искусственное дыхание и впрыснув эфир. Некоторые критики с легкой насмешкой комментируют тот факт, что в нужный момент у Уотсона всегда оказывается при себе сумка с медицинскими принадлежностями. Я не нахожу тут ничего необычного. Уотсон как врач привык брать с собой эту сумку, выходя из дома, тем более зная по опыту, что при любом расследовании Холмса кто-то может пострадать. Холмс тоже всегда носит с собой лупу. И медицинская сумка, и лупа – часть профессионального снаряжения двух друзей.