Книга Целоваться запрещено! - Ксения Драгунская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первая. Понятно… Хорошо, что ты приехала…
Вторая. Я вообще-то скучала по тебе…
Они обнимаются порывисто, и Вторая выдыхает, прильнув щекой к дутой курточке Первой:
— Тяжело…
— Я тоже больше не могу… — признается та.
Они шепчутся о чем-то.
На берегу появляется Саня-Лисапед. Он собирает бутылки, катит велосипед по снегу. Видит девочек и приветливо машет рукой.
— Только этого чучела не хватало. Эй! (свистят). — А ну иди сюда.
Лисапед подходит к качелям, улыбается.
— Значит, так. Ты ужасно хитрый, и мы это знаем.
— Только мы. Все думают, что ты уродский дурак, а мы знаем.
— Ты прикидываешься, что дурак, а сам хитрый и все понимаешь лучше всех.
— Запомни, пожалуйста: ты нас тут не видел. Ничего не видел, ничего не знаешь, и вообще ты дурак. Понял?
— Не вздумай сказать, что ты нас видел. Тебе ясно? А то тебе будет очень хреново.
— Ты вообще знаешь, что должно быть у мужчины? Что самое главное должно у него быть?
— Без чего он никакой не мужчина, а просто неизвестно что? Честное слово, ясно? У мужчины должно быть честное слово.
— Ни у кого нет честного слова. Только у одного человека было настоящее честное слово.
— Дай честное слово, что ты никому не скажешь, что нас здесь видел.
Лисапед кивает торопливо.
— Смотри, чего дам. Видишь бусину? Держи. Она волшебная. С ней всегда можно спастись, если что. Если ты никому не скажешь, что нас видел, бусина тебе поможет.
— А если скажешь, то даже с бусиной пропадешь.
— Теперь закрой глаза и считай до трехсот. Только медленно.
— Ты понял, что дал честное слово?
— Слово, — повторяет Лисапед, кивая. — Честное слово…
— И не вздумай за нами идти, пока не получил.
Лисапед закрывает глаза.
Лисапед в участке. Лицо его разбито, руки в наручниках. Перед ним два милиционера, те, что пиво покупали летом. Один за столом сидит, в тетрадку пишет, другой по комнате расхаживает.
— Ты мне давай кончай тут… Это мы видали — мычит, психом прикидывается. Ты давай говори — куда дел девчонок? Свидетели есть — они на берег пошли, а ты за ними, погодя. Они одни на берегу были. И следы только их свежие. И велосипеда твоего. Говори, маньяк, что с детьми сделал? Сука, — устало прибавил он.
— А мы его счас в восемнадцатую камеру отправим, — рассеянно предложил старший. — Тут он и скажет, как чего. Как миленький. Взмолится. На карачках поползет.
— Еще отпирается он… — поддержал младший. — У тебя откуда бусина? Родители признали, ихние это бусы, девчонки на руках носили, шнурок кожаный с бусинами, как браслеты, чтоб…
Старший милиционер, который в тетрадку писал, взял бусину двумя пальцами и стал глядеть сквозь нее на свет.
Черная же вроде бусина, а поворачиваешь ее и видишь то янтарное, то зеленое, то голубое. Горы, или море, или луна, или лес… Старший милиционер смотрит сквозь бусину. Ведь вот же пустяковина, а смотришь через нее, и совсем другая история получается… Милиционер хмыкает. Бусина нагревается в его крупных пальцах.
И вдруг старший милиционер почувствовал то, о чем никому никогда не сможет рассказать, потому что не бывает слов для этого, он бы нашел слова, ведь он же сыщик, он бы постарался, но их нет на свете — как будто давнишняя, затаенная, им самим позабытая мечта или надежда навсегда покинула его, так и не сбывшись, и он хочет успеть благодарно и светло попрощаться с ней, изо всех сил старается успеть попрощаться, пока пронзительная печаль и невыносимая безысходная нежность не разорвали сердце.
— Товарищ капитан, товарищ капитан! — забеспокоился младший. — Вам что, плохо?
— Оставь ты его, Садчиков, — проговорил капитан, силясь ослабить галстук. Бусина покатилась по полу. — Не видишь, больной… Оставь… Не нашего ума это дело…
Лисапед возвращается в свою избушку, где всего одна комната с печкой и советские киноартисты на стенах. Кошки мурчат и толкутся у него под ногами. Лисапед тыркается по избушке, не зная, что делать сперва — кормить кошек, топить печку, греть железный электрический чайник, и вдруг прислоняется лбом к стене, гладит старые бревна, как живых, бормочет свое и хлюпает носом, вытирает ладонью слезы.
Напившись чаю, Лисапед ложится спать. Избушка еще не протопилась как следует. Кошки склубочиваются рядом, греясь и грея человека. Лисапед укрывается тулупом и зябко натягивает его на плечи. Закрывает глаза и видит…
БЕЛЫЙ БЕРЕГ
ДВЕ ДЕВОЧКИ В ЗИМНЕЙ ОДЕЖДЕ,
ВЗЯВШИСЬ ЗА РУКИ,
УХОДЯТ ВГЛУБЬ
ПО СВИНЦОВОЙ ШТОРМЯЩЕЙ ВОДЕ.
Тихим солнечным днем… В конце августа. Со стороны шоссе в поселок Кораблево приходит парень, вроде туриста, и идет по улицам. За спиной у него рюкзак, в руке — узел, что-то замотанное в темную ткань.
— Это поселок Кораблево? А где улица Песочная? Ага, спасибо…
И дальше по песчаной дороге. Останавливается у забора, зовет.
— Это какой дом? Где дом пять по улице Песочной?
Тетка выходит на крыльцо, вкусно ест яблоко.
— Я говорю, где дом пять по улице Песочной? Там живет Амаранта Серова?
— Хватил! Амаранта! В мореходном училище она. Учится на капитана дальнего плавания. Всем нос утерла. Про нее даже заметка была в журнале «Меридиан». Читал?
— Нет… А Аня?
— Какая Аня?
— Не знаю. Которая дружила с Амарантой.
— А ты чей? Что-то я тебя не помню.
— Я в Пречистое иду. Проездом из Архангельской области. Монастырь восстанавливал, по подряду. Там у нас был один… просил передать привет…
— Привет, это что же… Это можно…
— А Аня? Была еще девочка… Летом жила по соседству, дачница, дружила с Амарантой. Он так и сказал — Аня и Амаранта. Две.
— Аня? Это не Леонтьевых? Если Леонтьевых, то знаю… Заграницей она. На скрипке больно хорошо играет.
Парень пожимает плечами огорченно.
— Жалко… Он просил очень. Проводить меня вышел и все говорил: «Только не обмани». Не послушник даже, а так… Кирпичи таскал на колокольню. Молчал всегда. Никто и голоса его не слышал. И вдруг со мной заговорил, когда узнал, что я в эти края…
