Книга Третье дыхание - Валерий Попов

Глава 18

Проснулся – и сразу зажмурился: солнце свесило во двор грязную ногу.

Осенью не часто выпадает такой день. Заслужил?

Встал во весь рост. А как надо? В детективе не очень уверенно чувствовал себя. Не мой жанр. Может, и не примет он меня? – спасительная мыслишка.

В ванную пошел. Отец выставил на лазурном глянце новую серию удачных плевков. Но я знал уже, как с ними бороться: наиболее цепкие ногтем подковырнул. Нормально день начинается! Так бы и шел!

На забинтованный свой пальчик, впитавший грязь разных стран, кровь ног отца, смотрел. Кровь носа моего друга, к счастью, не впитал.

Доктор сказал – если оживет через месяц, значит, оживет. Моральный фактор членовредительства в борьбе с соблазном как-то поблек. Такие подвиги не нужны. Нужны пальцы. Как бедной родственнице отца Сергия.

Вот та действительно святая была: ни о какой святости не помышляла, а просто – мучилась вместе со своей семьей.

Так что кого тянет к святому членовредительству – тому советую сначала Льва Толстого внимательно прочитать.

Дверь в ванную распахнулась. Нонна. Помню, ветхую ее рубашку из-под подушки брал, целовал. А теперь она сама стоит в этой рубашке!

– Ой! Ты уже здесь, Веч!

Я уже здесь! Стою, об-нов-лен-ный!

– А помнишь, Нонна, поэт-песенник Резник, ныне миллионер, стихи тебе написал: “Нонна, Нонна – ты мадонна!”

– Помню! – кивнула она.

Завтрак вместе готовили. “Все было приносим-о и съедаем-о” – любимая наша фраза из “Старосветских помещиков”.

– А помнишь, Веч, – она на меня вдруг лукаво глянула, – у нас на лестнице была надпись: “Я тебе разрешаю все”?

– Ну… когда это было! – отвечал я. – До ремонта. Лет двадцать назад! Да и не я это писал.

– Точ-чно? – смотрит на меня она.

– Точ-чно! – отвечаю я. Чую легкое беспокойство. – Но теперь, я надеюсь, будешь прилежно себя вести? Годы все же.

– Нь-ня! – весело отвечает она.

О такой и мечтал?

– Ну все. – Она оглядывает стол, сдувает прилипшие волосы со лба. -

Зови!

– А давай – лучше ты позови! Как раньше!

Об этом, можно сказать, мечтал долгими осенними вечерами.

– Да не услышит он!

– Это – услышит.

– Точно! – смеется она. Набирает в грудь воздуху и тоненько вопит: -

Идити-и! Все гэ!

Тишина. Не слышит? Я иду к нему. Пишет, почти упав на стол.

– Ну! Ты идешь? – спрашиваю я.

Приподнимается, смотрит.

– Ка-ныш-на! – весело произносит он.

Появляется наконец. Весело поглядывает. Но это – не из-за пищи.

Наверняка придумал что-то.

– Бодр-р-рое утр-ро! – произнес. Неплохая шутка. Усаживается. -

Помню, при царе еще… – начинает неторопливо… Снова – “про кошку в лаптях”! Но сейчас, надеюсь, чуть в другой трактовке? Да и Нонна это не слышала – ей полезно услыхать.

– …Ну, спасибо, Нонна, тебе! – Плотно позавтракав, он встает от стола.

– На здоровье! – радостно Нонна отвечает.

Рай?

– Ну… теперь прими таблетушки – и порядок! – говорю.

Она послушно кивает, роняет голову на грудь. Бормоча над списком, выламывает из пластин таблетки, ссыпает в горсть и, лихо размахнувшись, закидывает в пасть. Таращит глаза якобы в ужасе… потом губы ее расплываются в умильной улыбке. Довольная, поглаживает по животику.

Моет посуду. И после нее я нахожу все таблетки в раковине.

– Ну, я пойду, Веч?

– …Погоди! Я с тобой… Хочу дубленку на тебе посмотреть.

– Какую, Веч?

Может, хотя бы дубленка нас спасет?

О! – я достал пакет. Чуть его вывернул – дубленка сама, упруго, как львица, выпрыгнула и пышно разлеглась на тахте.

– Это мне, Веч?

– Тебе, тебе! Надевай.

– Ой, а я ж гряз-ныя! Не мылыся еще!

– Ну так прими душ.

Тяжко вздохнула. Малейшее усилие может ее к отчаянию, а то и к ярости привести.

– Ну что? Убираем? – Я поднял дубло.

– Ну ладно, Веч. Я тебя слушаюсь.

Скрылась в ванной. Долго не было ее.

– Ну? Скоро ты?! – рявкнул я из прихожей, где уже полчаса, наверное, завязывал шнурки.

Щеколда щелкнула.

– Бяжу, бяжу!

На улице я забегал то спереди, то сбоку:

– Ну ровно купчиха идет!

– Я так давно не гуляла, Веч!

Приближались к местной пивной в переулке под названием “Лицей”.

Какие-то неприятные воспоминания корежили меня.

Швейцар с длинными фалдами (и с высшим образованием, помнится?) угодливо дверь распахнул:

– Заходите. Есть раки-с!

Вспомнил я смутно: однажды темной ночью он пьяную старуху отсюда гнал. Померещилось?

– Ой, Веч! Как здорово! Зайдем?

Молодец. Зла абсолютно не помнит. Особенно – своего.

– М-м-м… Пожалуй, нет. Несолидное заведение! – строго произнес я.

Вышли на Мойку. Зажмурились. По зеркальной воде плыли тонкие льдинки. На одной стояла пестрая уточка. Проплывая мимо нас, почесала лапкой в затылке. Мы подошли к Красному мосту, ставшему от времени Розовым. Уточка вплыла в тень моста. Исчезла под ним.

Подъем был скользкий, покрытый льдом.

– Веч! Ну пусти меня. Я не могу на цепи. Я обещаю, Веч!

– …Ну иди.

Мы поцеловались. Она – радостно, я – со вздохом. Перейдя реку, она остановилась, задумавшись. Ну что? Дубленка диктует иной маршрут?

Уточка выплыла из-под моста.

Толстой хмуро меня встретил. Что я натворил! Видела бы Настя!

Сколько она старалась! А я? Все зря? За что боролись мы долгими зимними вечерами? Бюст за уши взял, приподнял слегка. Опустил в отчаянии: шкалик, с жидкостью чуть на донышке, стоит в нем!

Вздохнув, взял Толстого, на мой рабочий стол перенес. Пусть тут нам в душу глядит.

Вдруг батя порадовал, выглянув из комнаты:

– Тебе мужик один звонил. Боб. В рабстве, что ль, у него?

Ключ зашаркал в замке – я весь превратился в большое ухо. Вкрадчиво заскрипела дверь… легкие шаги. Спешит к Толстому припасть? Я тихо захихикал. Оттуда тоже донесся неуверенный смешок.

Потом – робко открыла мою дверь. Толстого увидела.