Книга Аня и Долина Радуг - Люси Мод Монтгомери

— К черту! Как ходил на собрания методистов, так и буду ходить! — воскликнул Джерри. — У них гораздо веселее, чем у нас.

— Ты выругался! — воскликнула Фейт. — Теперь ты должен сам себя наказать!

— Нет-нет! Пока не все решено окончательно. Мы только обсуждаем наш будущий клуб. Он еще по-настоящему не создан, пока мы не изложим все на бумаге и не подпишемся. Должна быть конституция. И вы сами отлично знаете, что нет ничего плохого в том, чтобы сходить на молитвенное собрание.

— Но ведь мы должны наказывать себя не только за плохие поступки, но и за все, что может повредить папе.

— То, что я хожу туда, никому не вредит. Ты же знаешь, миссис Эллиот просто помешана на всем, что связано с методистами. Никто другой не поднимает шума из-за того, что я к ним иногда захожу. Я всегда себя хорошо веду. Спроси Джема или миссис Блайт, и услышишь, что они скажут. Я буду руководствоваться их мнением. Сейчас схожу за бумагой и захвачу фонарь, и мы все подпишемся.

Пятнадцать минут спустя документ был торжественно подписан на той же могильной плите, в центре которой стоял дымный фонарь, а дети расположились вокруг на коленках. В это время мимо проезжала жена старосты Клоу, и на следующий день весь Глен узнал, что дети священника снова устроили соревнование в молитвах на кладбище и завершили его тем, что гонялись друг за другом по всем могилам с фонарем. Причиной появления последней пикантной подробности стало, вероятно, то обстоятельство, что, когда договор был подписан и скреплен печатью, Карл взял фонарь и осторожно пробрался в маленькую лощинку, чтобы обследовать свой муравейник. Остальные тихо отправились домой и легли спать.

— Ты думаешь, это правда, что папа собирается жениться на мисс Уэст? — с дрожью в голосе спросила Уна у Фейт, когда они прочитали молитвы.

— Не знаю, но мне очень хотелось бы, чтобы это была правда, — сказала Фейт.

— Мне — нет, — ответила Уна. — Сейчас она милая. Но Мэри Ванс говорит, что все мачехи ужасно сварливые, противные, злобные и настраивают отца против его детей. Она говорит, что с ними так непременно происходит и никогда не слышала, чтобы было иначе.

— Я не верю, что мисс Уэст стала бы пытаться настроить папу против нас, — воскликнула Фейт.

— Мэри говорит, что все мачехи так поступают. Она знает все о мачехах, Фейт… она говорит, что видела сотни мачех… а ты никогда не видела ни одной. О, Мэри мне о них такое рассказала, что кровь стынет в жилах. Она говорит, что знала одну, которая секла маленьких дочек ее мужа розгами по голым плечам до крови, а потом запирала в холодном и темном подвале на всю ночь. Она говорит, что мачехам ужасно хочется проделывать что-нибудь такое.

— Я не верю, что мисс Уэст этого захочется. Ты, Уна, не знаешь ее так хорошо, как я. Только вспомни, какую милую канарейку она мне прислала. Я люблю ее даже больше, чем любила Адама.

— Они меняются просто оттого, что становятся мачехами. Мэри говорит, они ничего не могут с этим поделать. Мне не так страшно, что нас будут сечь, как то, что папу заставят нас ненавидеть.

Ты же знаешь, ничто не может заставить папу ненавидеть нас. Не будь глупышкой, Уна. Я уверена, беспокоиться тут не о чем. Вполне возможно, если мы сумеем как следует организовать работу нашего клуба и будем правильно себя воспитывать, папе и в голову не придет на ком-то жениться. А если и придет, то я знаю, что мисс Уэст будет к нам замечательно относиться.

Но Уна не была в этом уверена и горько плакала, пока не уснула.

ГЛАВА 24
В порыве сострадания

Две недели дела у членов клуба «Хорошее поведение» шли гладко. Их план, похоже, действовал великолепно. Ни разу не потребовалось звать на помощь Джема Блайта. Ни разу ни один из детей священника не вызывал споров или толков среди гленских сплетниц. Что же до маленьких приключений дома, то все четверо внимательно следили друг за другом и мужественно переносили придуманные для себя наказания — чаще всего это был добровольный отказ от участия в веселых играх по пятницам после уроков в Долине Радуг или пребывание в постели в весенние вечера, когда все молодые косточки так и ноют от желания выбежать на улицу. Фейт в наказание за то, что перешептывалась в воскресной школе, осудила себя на день молчания — она не имела права произнести ни единого слова без крайней необходимости — и успешно прошла через это испытание. К несчастью, случилось так, что мистер Бейкер с другой стороны гавани выбрал именно этот вечер для визита в дом священника, а дверь ему открыла именно Фейт. Ни слова не ответила она на его любезное приветствие и ушла в полном молчании, чтобы короткой фразой позвать отца. Мистер Бейкер был слегка обижен и по возвращении домой сказал жене, что старшая дочка священника — замкнутая, угрюмая малышка и ужасно невежлива: даже не отвечает, когда к ней обращаются. Но никаких более тяжелых последствий это событие не имело, и, в целом, их наказания не причиняли никакого вреда ни им самим, ни другим. Все они с некоторым самодовольством уже начинали считать, что, в конце концов, воспитывать себя — не особенно тяжкий труд.

— Я думаю, люди скоро увидят, что мы ведем себя как следует и не хуже других, — сказала Фейт, сияя от радости. — Это не так уж трудно, если взяться за дело с умом.

Она сидела рядом с Уной на надгробии Поллока. День был холодным, ветреным, сырым, только что прошла весенняя гроза, так что не могло быть и речи о том, чтобы поиграть в Долине Радуг, хотя мальчики доктора и мальчики священника отправились туда удить рыбу. Дождь уже перестал поливать, но с моря дул пронизывающий до костей, безжалостный восточный ветер. Весна, несмотря на давно появившиеся первые признаки тепла, запаздывала, и в северном уголке кладбища еще виднелись слежавшийся старый снег и лед. Лида Марш — она принесла в дом священника несколько сельдей и передала их тетушке Марте — проскользнула, дрожа от холода, в ворота кладбища и направилась к девочкам. Она жила в рыбацкой деревушке у входа в гавань, и ее отец вот уже тридцать лет как взял за правило посылать часть своего первого весеннего улова в дом священника. Он никогда не переступал порога церкви, был человеком беспечным и вдобавок пьяницей, но, пока он посылал каждую весну сельдь в дом священника, как делал это до него его отец, его не покидала приятная уверенность в том, что на этот год он расплатился по счету с Высшими Силами. Он не ожидал бы хорошего улова макрели, если бы не прислал представителю этих Сил первых плодов нового рыболовного сезона.

Лида была девчушкой лет десяти, а выглядела при своей худобе еще младше. В этот вечер, когда она бочком приблизилась к дочкам священника, вид у нее был такой, словно она с самого рождения никогда не согревалась. Ее лицо сделалось иссиня-красным от холода, а маленькие дерзкие бледно-голубые глазки покраснели и слезились. На ней было потрепанное ситцевое платье. Она прошла три мили от гавани до Глена босиком по дороге, все еще покрытой снеговой кашей и мокрой грязью. Ее стопы и икры были такого же багрового цвета, как и лицо. Но Лида не обращала на это особого внимания. Она привыкла к холоду. Босиком она бегала уже месяц, как и все остальные многочисленные ребятишки в рыбацкой деревне. В ее сердце не было никакой жалости к себе, когда, присев на могильную плиту, она широко и весело улыбнулась Фейт и Уне. Фейт и Уна широко и весело улыбнулись в ответ. Они немного знали Лиду, так как встречали ее пару раз прошлым летом на берегу, когда ходили в гавань вместе с Блайтами.