Книга Надвигается беда - Рэй Брэдбери

— Там Джим, Вилли, — только и сказал он. —Эй, Джим, подожди! Я иду! — Отец Вилли шагнул в Лабиринт.

Впереди дробился и вспыхивал серебряный свет, опускались плитытемноты, сверкали стены, отполированные, отчищенные, промытые миллионамиотражений, прикосновениями душ, волнами агоний, самолюбовании или страха, безконца бившимися о ровные грани и острые углы.

— Джим! — Чарльз Хэллуэй побежал. Вилли — за ним.

Гасли огни. Их отражения меняли цвет. То вспыхивала синяяискра, то сиреневая змейка струилась по зеркалам, отражения мигали, ставтысячами свечей, угасающих под ледяным ветром.

Между Чарльзом Хэллуэем и Джимом встало призрачное войско —легион седовласых, седобородых мужчин с болезненно искаженными ртами.

«Они! Все они — это Я!» — думал Чарльз Хэллуэй.

«Папа! — думал Вилли у него за спиной — Ну что же ты!Не бойся. Все они — только мой папа!»

Да нет, не все. Вилли решительно не нравился вид этихугрюмых стариков. Посмотрите на их глаза! И так старые отражения дряхлели скаждым шагом, они дико размахивали руками в такт жестам отца, отгонявшеговидения в зеркалах.

— Папа! Это же только ты!

Нет. Их там было больше.

И вот погасли все огни. Два человека, большой и маленький,замерли, невольно съежившись, в напряженно дышащей тишине.

49

Рука шебуршилась, как крот под землей. Рука Вилли потрошилакарманы, хватая, определяя, выбрасывая. Он знал, что легионы стариков в темнотедвинулись со стен, прыгают, теснят, давят и в конце концов уничтожат отцаоружием своей сущности. За эти секунды, что летят, летят и уносятся навсегда,если не поторопиться, может произойти невесть что! Эти воины Будущегонаступают, а с ними — все предстоящие тревоги, настоящие, подлинные отражения,с железной логикой доказывающие: да, вот таким станет отец Вилли завтра, таким— послезавтра, и дальше, дальше, дальше… Это стадо затопчет отца! Ищи! Быстроищи! Ну, у кого карманов больше, чем у волшебника? Конечно, у мальчишки! У когов карманах больше, чем в мешке у волшебника? Конечно, у мальчишки! Вот он!

Вилли выудил наконец спичечный коробок и зажег спичку.

— Сюда, папа!

«Стой!» — приказала спичка.

Батальоны в древних маскарадных костюмах справа застыли наполушаге, роты слева со скрипом выпрямились, бросая зловещие взгляды нанепрошенное пламя, мечтая только о порыве сквозняка, чтобы снова рвануться ватаку под прикрытием тьмы, добраться до этого старого, ну вот же — совсемстарого, а вот — еще старше, добраться до этого ужасающе старого старика иубить его же собственной неотвратимой судьбой.

— Нет! — произнес Чарльз Хэллуэй.

«Нет», — задвигался миллион мертвых губ.

Вилли выставил горящую спичку вперед. Навстречу из зеркалкакие-то высохшие полуобезьяны протянули бутоны желтого огня. Каждая граньметала дротики света. Они незримо вонзались, внедрялись в плоть, кололи сердце,душу, рассекали нервы и гнали, гнали дерзкого мальчишку вперед, к гибели.

Старик рухнул на колени, собрание его двойников, постаревшихна неделю, на месяц, год, пятьдесят, девяносто лет, повторило движение. Зеркалауже не отражали, они высасывали кровь, обгладывали кости и вот-вот готовы былисдуть в ничто прах его скелета, разбросать тончайшим слоем мотыльковую пыль.

— Нет! — Чарльз Хэллуэй выбил спичку из рук сына.

— Папа!

В обрушившейся тьме со всех сторон двинулась орда старцев.

— Папа! Нам же надо видеть! — Вилли зажег вторую,последнюю спичку.

В ее неровном свете он увидел, как отец оседает на пол,закрыв руками лицо. Отражения приседали, приспосабливались, занимали удобноеположение, готовясь, как только исчезнет свет, продолжить наступление. Виллисхватил отца за плечо и встряхнул.

— Папа! — закричал он. — Ты не думай, мне и вголову никогда не приходило, что ты — старый! Папа, папочка! — В голосеслышались близкие рыдания. — Я люблю тебя!

Чарльз Хэллуэй открыл глаза. Перед ним метались по стенамте, кто был похож на него. Он увидел сына и слезы, дрожащие у него на ресницах,и вдруг, заслоняя отражения, поплыли образы недавнего прошлого: библиотека,Пыльная Ведьма, его победа, ее поражение, сухо треснул выстрел, загуделавзволнованная толпа.

Еще мгновение он смотрел на своих зеркальных обидчиков, наВилли, а потом… тихий звук сорвался с его губ, звук чуть погромче вырвался изгорла. И вот он уже обрушил на Лабиринт, на все его проклятые времена, свойединственный громогласный ответ. Он широко раскрыл рот и издал ЗВУК. Если быВедьма могла ожить, она узнала бы его, узнала и умерла снова.

50

Джим Найтшед с разбегу остановился где-то на карнавальныхзадворках.

Где-то среди черных шатров сбился с ногиЧеловек-в-Картинках. Карлик застыл, Скелет обернулся через плечо. Все услышали…нет, не тот звук, который издал Чарльз Хэллуэй, другой, ужасный и длительныйзвук заставил замереть всех. Зеркала! Сначала одно, за ним — другое, третье,дальше, дальше, как костяшки стоящего домино, взрывались изнутри сетью трещин,слепли и падали звеня. Целую минуту изображения сворачивались, извивались,перелистывались, как страницы огромной книги, пока не разлетелись метеорнымроем.

Человек-в-Картинках вслушивался в стеклянные перезвоны,чувствуя, как сеть трещин покрывает и его глазные яблоки, и они, того и гляди,начнут выпадать осколками. Это Чарльз Хэллуэй, словно мальчик-хорист, спел наклиросе сатанинской церкви прекрасную, высокую партию мягкого добродушногосмеха и тем потряс зеркала до основания, а потом и само стекло заставилразлететься вдребезги. Тысячи зеркал вместе с древними отражениями ЧарльзаХэллуэя кусками льда падали на землю и становились осенней слякотью под ногами.Все это наделал тот самый звук, не удержавшийся в легких пожилого человека. Всеэто смогло случиться из-за того, что Чарльз Хэллуэй наконец-то принял иКарнавал, и окрестные холмы, и Джима с Вилли, а прежде всего — самого себя исамое жизнь, а приняв, выразил свое согласие со всем на свете тем самым звуком.

Как только звук разбил зеркальную магию, призраки покинулистеклянные грани. Чарльз Хэллуэй даже вскрикнул, неожиданно ощутив себясвободным. Он отнял руки от лица. Чистый звездный свет омыл его глаза.Мертвяки-отражения ушли, опали, погребенные простыми осколками стекла подногами.

— Огни! Огни! — выкрикивал далекий теплый голос.

Человек-в-Картинках метнулся и исчез среди шатров. Последнийпосетитель давно покинул Карнавал.

— Папа! Что ты делаешь? — Спичка обожгла пальцыВилли, и он выронил ее. Но теперь и слабого звездного света хватало, чтобыувидеть, как настойчиво разгребает отец горы зеркального мусора, прокладываядорогу к выходу.