Книга Старик и ангел - Александр Кабаков

Тогда надо все бросать.

Брошу, думал профессор Кузнецов, и ничего страшного не произойдет. Кому сейчас нужны обобщающие уравнения, если любой случай можно просчитать цифровым способом, если эмпирика вытеснила все теории? Мне дадут за все это две копейки в журнале «Математика и теоретическая механика», скорей же всего вообще ничего не дадут, а попросят денег за публикацию. И никто из коллег не прочтет в этом журнале какую-то тоскливую статью, а кто прочтет — из помнящих фамилию добрых знакомых, — тот пожмет плечами, да и все. Мол, подумаешь, теоретик. Было б время и желание заниматься такой чепухой, и я бы придумал не хуже… Да и помчится в новенькой корейской машине читать лекцию в частном университете.

Вот интересно, подумал Кузнецов, студентов полно, и на кафедру валом валят, курсовые пишут, дипломы защищают купленные… А куда же они все потом деваются? Преподавателей, даже плохих, нет, науки, даже убогой, нет, ничего нет…

И я придумать ничего не могу, без всякой логики продолжил перечисление Сергей Григорьевич.

Тут он разозлился на себя и за беспомощность научную, и за то, что сосредоточен на этой беспомощности, а не на уравнении, и за то, что готов все бросить…

Немедленно все и бросил.

Оделся: старые, но выстиранные Таней до модной чистой потертости джинсы, старый свитер, толстые — куплены еще в кембриджском магазине для студентов — и удивительно прочные ботинки, куртка с капюшоном… Натянул черную вязаную шапочку, из-под которой вылезли на висках длинные пряди седины… И превратился во вполне приличного пожилого господина, не то художника, не то интернационального профессора, которым, собственно, и являлся.

Захлопнул за собой и запер на все ключи дверь и пошел через двор, потом через еще один двор — в знакомую забегаловку под названием «Чебуречная “Кавказ”». Забегаловку эту обнаружил сам, по привычке последних лет в любом месте мгновенно находить дешевую забегаловку. Таня показала ему однажды итальянское кафе поблизости, сетевое. Он, зная ее и Коли необъяснимое пристрастие к итальянской и японской кухне, — ну, молодой человек ладно, но медсестра-то среднего возраста когда успела полюбить? — пригласил их туда однажды, когда пришел неожиданно приличный гонорар из “Mathematiks Journal”, который еще платит авторам. Сам он никакого особенного кулинарного наслаждения не получил, однако новая семья была довольна, и даже всегда серьезный Коля очевидно блаженствовал над пиццей «четыре сыра» и пастой с морепродуктами. А Кузнецова тошнило от жирных, со сливочным соусом макарон и слова «морепродукты», но вид довольных родных людей радовал и его.

Чебуречную же он обнаружил самостоятельно — совершая бесцельную прогулку, наткнулся на подвал в глубине одного из соседних дворов. В подвале пахло горелым маслом и сырым помещением, чебуреки отдавали вчерашним фаршем, водка была почему-то более дешевая, чем в магазине, но все это вполне устраивало Сергея Григорьевича. Он и раньше любил простые удовольствия, а уж с тех пор, как стал бездомным да испытал — пусть в бреду, но ведь от этого не легче — многие прежде незнакомые ощущения, решительно перешел в лагерь патриотов, которые всем суши и ризотто, кьянти и пино-гри безусловно предпочитают жареный пирожок с неизвестного происхождения мясом под водку «Крепкая народная» или что-нибудь в этом духе. Увы, заведения такого рода встречаются все реже, вступление в ВТО даром не проходит…

В подвале по дневному рабочему времени было пустовато. Взявши свои первые сто и заказав пару чебуреков, профессор пристроился за непокрытым и сравнительно чистым дощатым столом на неудобном и тяжелом, тоже дощатом стуле — заведение было выдержано в деревенском стиле, который не существует ни в какой деревне, только в таких заведениях. Перелив полтинничек из круглого графина в небольшую стопку и взяв быстро, отдадим должное, поданный, огненно горячий и жирный чебурек в левую руку для немедленной закуски, Кузнецов уже почти выпил. Но тут из-за единственного занятого — там выпивала небольшая компания — столика поднялся человек и направился к нашему герою. Быстро проглотив водку, профессор недоброжелательно уставился на приближающегося мужика в рабочем ватнике, но тот не смутился. Наоборот, широко распахнул руки и заорал.

— Профессор, ёб твою мать, — заорал хам, в котором Кузнецов тут же узнал полковника ФСБ Михайлова Петра Ивановича, — куда ж ты пропал?! Я ж тебя по всему городу искал, пока мне ребята — он ткнул большим пальцем через плечо в сторону своей компании — не сказали, что ты сюда заглядываешь…

На этих словах он подошел к Сергею Григорьевичу вплотную и сомкнул руки на его спине, ближе к шее.

Именно эта близость полковничьих рук к профессорской шее, очевидно, и заставила профессора тоже раскрыть объятия, а потом и заключить в них полковника вместо того, чтобы дать ему коленом по яйцам. Черт бы его взял!

— Ты ж на Тенерифе, — робко напомнил дружку Кузнецов. — Ты ж дезертировал…

— Вернулся, отозвали, — кратко и тихо ответил полковник и тут же снова заорал, одновременно перенося профессорский графинчик и тарелку со вторым чебуреком на столик своей, такой же неприглядной, как он сам, компании, передвигая неподъемные стулья и вообще суетясь. — Нет уж, не взял меня Черт, это ты зря, профессор! Совершенно не собираюсь служить Дьяволу! Напротив, мы все делаем, чтобы Князя тьмы свергнуть и установить повсеместно дружественные прогрессивные режимы. Социальное государство, возрождение традиционных национальных ценностей, добро торжествует… В общем, как говорило наше, если бы не фальсификация, имя России, любов побеждает смерть. Садись, Серега, сейчас еще ханки возьмем!

Отчаяние и, вместе с тем, покой охватили профессора Кузнецова. Не надо ничего придумывать, искать точное уравнение деформаций, страдать от того, что невозможно обеспечить будущее Тани, бояться смерти долгой и тяжелой, болезненной, а также и мгновенной, без покаяния, и вообще бояться смерти, которая отнимет позднее счастье, Таню, а встретимся ли там — вряд ли… Но вот выпьешь с полоумным фальшивым полковником, наслушаешься его навеянных телевизором бредней, наглядишься пьяных галлюцинаций — и настоящая, тревожная жизнь растает, скроется в плотном влажном тумане, какой бывает от обильных слез.

Чокнувшись с новыми друзьями (представились попросту: Юра, Гена, Толик), Кузнецов выпил свой второй полтинничек и съел второй чебурек. Между тем на столе появилась невскрытая бутылка, но уже не дешевой «Крепкой народной», а дорогой «Мягкой национальной», и большая тарелка, вместившая порций восемь блюда, названного в меню «овощи натуральные». Профессор было собрался уйти, поскольку такие расходы никак не укладывались в его планы и не умещались в бюджет, но Юра вместе с Геной и полковником вцепились в его рукава и усадили, а Толик сказал укоризненно, глядя в глаза: «Последнее дело, профессор, компанию ломать». И Сергей Григорьевич, как всегда поступал в подобных случаях соответственно своему характеру, сдался.

Выпили.

Поели немного овощей натуральных с незаметно возникшим лавашем, по виду похожим на картон, но вкусным.

Все, включая бросившего Кузнецова, закурили, разобрав сигареты из пачки Юры — все (исключая бросившего Кузнецова) курили регулярно, но своих сигарет ни у кого, кроме Юры, не было. Юра курил чудовищно крепкие и сырые, зато дешевые «Валдайские легкие».