Книга Страна вина - Мо Янь

Чтобы еще больше поднять Вашу активность, наставник, и убедить, что Юй Ичи действительно подходящий материал в классическом понимании этого слова, я специально написал рассказ в духе «литературы факта» под названием «Герой в пол-аршина» и представляю его на Ваш суд. Если решите приехать в Цзюго писать жизнеописание, то никому этот рассказ передавать не надо. Вы оказали мне столько благодеяний, а мне и отблагодарить-то Вас нечем. Пусть это сочинение будет моим ничтожным подарком!

Желаю творческих успехов!

Ваш ученик Ли Идоу

3

Уважаемый Идоу!

Твое письмо и рассказ в духе «литературы факта» «Герой в пол-аршина» получил.

Письмо оказалось очень откровенным, я восхищен, поэтому тебе особенно беспокоиться не стоит. С ответом я немного припоздал, потому что был в отлучке. О твоих рассказах пока новостей нет, надеюсь, ты запасешься терпением и подождешь еще.

«Дракон и феникс являют добрый знак» всего лишь кулинарное блюдо без каких-либо классовых атрибутов, и более того — оно не имеет никакого отношения к вопросу либерализации. Поэтому не надо ни убирать его из «Ослиной улицы», ни тем более изымать из меню ресторана «Пол-аршина». Вдруг я когда-нибудь наведаюсь в Цзюго и захочу попробовать этот известный во всем мире деликатес… Кроме того, пищевая ценность этих вещей настолько высока, что просто жалко и глупо не есть их. А если уж есть, то, наверное, «Дракон и феникс являют добрый знак» — наиболее цивилизованный способ приготовить их. Кроме того, даже если ты попытаешься изъять его из меню, управляющий Юй вряд ли на это пойдет.

Личность этого Юй Ичи вызывает у меня все больший интерес. В принципе я согласен составить его жизнеописание. Что касается вознаграждения, пускай он назначит его сам. Даст много — хорошо, даст мало — тоже хорошо, не даст ничего — и не надо. Меня тянет составить его жизнеописание совсем не из-за денег, а из-за его удивительного жизненного опыта. Такое ощущение, что этот Юй Ичи — душа вашего Цзюго, что этот полуангел-полудемон воплощает собой дух эпохи. Возможно, раскрыв духовный мир этого человека, я внесу заметный вклад в литературу. Можешь передать все это господину Ичи, чтобы он знал об этой предвзятой оценке его личности.

Говорить комплименты по поводу великого произведения «Герой в пол-аршина» даже язык не поворачивается. Ты называешь его рассказом в духе «литературы факта», а по-моему, это составленная из разрозненных кусков мешанина, точь-в-точь как ассорти из ослятины в ресторане «Пол-аршина». Тут и твое письмо ко мне, и «Записи о странных делах в Цзюго», и Юй Ичи несет всякую ахинею. Такой полет фантазии, что просто никакого удержу. Несколько лет назад меня критиковали за невоздержанность, но по сравнению с тобой я человек даже слишком сдержанный. Мы живем в эпоху строгих норм, это касается и литературного дела. Поэтому посылать твою рукопись в «Гражданскую литературу» даже не собираюсь — бесполезно это, оставлю ее на время у себя. Поеду вот в Цзюго и верну. К твоему материалу я еще обращусь, спасибо за заботу.

Вот еще что: нет ли у тебя там экземпляра «Записей о странных делах в Цзюго»? Если да, прошу срочно прислать мне почитать. Если боишься, что потеряется, сделай для меня ксерокопию. Деньги на копирование могу прислать.

Почтительно желаю мира и покоя.

Мо Янь

4

«Герой в пол-аршина»

«Присаживайся, кандидат, поговорим по душам», — радушно и в то же время с какой-то хитринкой сказал он мне, усевшись на корточках в это свое кожаное вращающееся кресло. Выражение его лица и интонация подобны облакам на заре — яркие и непредсказуемо переменчивые. Он походил на жуткого злого духа, наподобие описываемых в романах уся невероятно гнусных и порочных громил. Охваченный страхом, я сидел напротив, вжавшись в роскошный диван. «Ну и когда, подлец ты этакий, ты успел снюхаться с этим вонючим паршивцем Мо Янем и стать своим?» — насмешливо осведомился он. «Он мой наставник, — прощебетал я, словно кормящая птенцов золотистая ласточка (хотя никого не кормил, а лишь оправдывался). — У нас с ним литературные связи. Мы пока не встречались, о чем я искренне сожалею». «Вообще-то фамилия этого паршивца не Мо, — с хитрым видом хихикнул он. — Его настоящая фамилия Гуань.[141]Называет себя потомком Гуань Чжуна[142]в семьдесят восьмом поколении, а на самом деле это полная чушь, никаким боком он к нему не подходит. Теперь, поди ж ты, писателем заделался. Хвастовство одно. Корчит из себя нечто необычайное… Мне-то все его художества в прошлом доподлинно известны». «Откуда ты можешь знать, что было у наставника в прошлом?» — поразился я. «Как говорится, не хочешь, чтобы об этом узнали, — не делай, — сказал он. — Этот паршивец с малолетства отличался, и всё не лучшим образом. В шесть лет поджег склад производственной бригады. В девять запал на учительницу по фамилии Мэн, крутился у ее задницы с утра до вечера, просто проходу не давал. В одиннадцать его поймали, когда он таскал помидоры, и изрядно поколотили. В тринадцать попался на воровстве редьки, и его заставили просить прощения перед портретом дорогого Председателя Мао в присутствии более двух сотен работников. У этого паршивца неплохая память, рассказывает как по писаному, вот он и потешал народ так, что все со смеху покатывались, а когда пришел домой, отец ему такую порку задал, что вся задница вспухла». «Да как ты смеешь унижать моего уважаемого наставника!» — громко запротестовал я. «Унижать? Да он сам про это в своих сочинениях пишет! — ехидно усмехнулся он. — И пусть эта дрянь составляет мое жизнеописание, он для этого подходит как никто другой. Лишь с таким порочным талантом можно разобраться с таким порочным героем, как я. Напиши и скажи, чтобы быстрее приезжал в Цзюго. Уж я-то приму его как следует», — добавил он, стукнув себя кулаком в грудь. Замолчав, он с такой энергией раскрутился в своем кожаном суперкресле, что оно завертелось, как ветряк. Передо мной мелькали то его лицо, то затылок. Лицо, затылок, лицо, затылок. Исполненное вероломства лицо, круглый затылок тыковкой, в котором полно всяких знаний. Крутясь, он поднимался все выше и выше.

«Господин Ичи, я уже наставнику Мо отписал, но ответа не получил, — сказал я. — Боюсь, вряд ли он захочет составлять ваше жизнеописание». «Не волнуйся, захочет, — презрительно хмыкнул он. — Во-первых, этот мерзавец охоч до женщин, во-вторых, курит и пьет, в-третьих, ему вечно не хватает денег, а в-четвертых, он обожает собирать сведения о всякой нечисти, необыкновенных событиях и историях, чтобы украшать свои сочинения. Так что приедет. Сдается мне, в целом свете никто не понимает его лучше, чем я».

«Ну, скажи, кандидат виноведения, какой из тебя кандидат? — со злобной насмешкой вопросил он, опускаясь вниз на своем вращающемся кресле. — Что ты знаешь о вине? Что это некая жидкость? Чушь! Что вино — кровь Христова? Чушь! Что вино поднимает дух? Чушь! Вино — мать всех грез, а грезы — дочери вина. И вот еще о чем стоит упомянуть, — процедил он сквозь зубы, уставившись на меня. — Вино — это смазочный материал для всей государственной машины: без него она исправно работать не будет! Понятно тебе? Судя по твоей шершавой роже, ясно, что ничегошеньки тебе не понятно. Разве ты не рассчитываешь составлять мое жизнеописание вместе с этим сукиным сыном Мо Янем? Ладно, подсоблю вам, буду вас координировать. Вообще-то, настоящий биограф никогда не станет брать интервью или что-либо в этом духе, ведь получаемые таким образом сведения на девяносто процентов лживы. Вам нужно из ложного выделить настоящее, за завесой лжи разглядеть истину.