Книга Село Степанчиково и его обитатели - Федор Достоевский

– Не столько невинность и доверчивость этой особы, сколькоее неопытность смущала меня, – продолжал Фома, как будто и не слыхавпредостережения дяди. – Я видел, что нежное чувство расцветает в ее сердце, каквешняя роза, и невольно припоминал Петрарку, сказавшего, что «невинность такчасто бывает на волосок от погибели». Я вздыхал, стонал, и хотя за эту девицу,чистую, как жемчужина, я готов был отдать всю кровь мою на поруки, но кто могмне поручиться за вас, Егор Ильич? Зная необузданное стремление страстей ваших,зная, что вы всем готовы пожертвовать для минутного их удовлетворения, я вдругпогрузился в бездну ужаса и опасений насчет судьбы наиблагороднейшей из девиц…

– Фома! неужели ты мог это подумать? – вскричал дядя.

– С замиранием моего сердца я следил за вами. Если хотитеузнать о том, как я страдал, спросите у Шекспира: он расскажет вам в своем«Гамлете» о состоянии души моей. Я сделался мнителен и ужасен. В беспокойствемоем, в негодовании моем я видел все в черном цвете, и это был не тот «черныйцвет», о котором поется в известном романсе, – будьте уверены! Оттого-то ивидели вы мое тогдашнее желание удалить ее из этого дома: я хотел спасти ее;оттого-то и видели вы меня во все последнее время раздражительным излобствующим на весь род человеческий, О! кто примирит меня теперь счеловечеством? Чувствую, что я, может быть, был взыскателен и несправедлив кгостям вашим, к племяннику вашему, к господину Бахчееву, требуя от негоастрономии; но кто обвинит меня за тогдашнее состояние души моей? Ссылаясьопять на Шекспира, скажу, что будущность представлялась мне как мрачный омутневедомой глубины, на дне которого лежал крокодил. Я чувствовал, что мояобязанность предупредить несчастие, что я поставлен, что я произведен дляэтого, – и что же? вы не поняли наиблагороднейших побуждений души моей иплатили мне во все это время злобой, неблагодарностью, насмешками, унижениями…

– Фома! если так… конечно, я чувствую… – вскричал дядя вчрезвычайном волнении.

– Если вы действительно чувствуете, полковник, тоблаговолите дослушать, а не прерывать меня. Продолжаю: вся вина моя,следственно, состояла в том, что я слишком убивался о судьбе и счастье этогодитяти; ибо она еще дитя перед вами. Высочайшая любовь к человечеству сделаламеня в это время каким-то бесом гнева и мнительности. Я готов был кидаться налюдей и терзать их. И знаете ли, Егор Ильич, что все поступки ваши, какнарочно, поминутно подтверждали мою мнительность и удостоверяли меня во всехподозрениях моих? Знаете ли, что вчера, когда вы осыпали меня своим золотом,чтоб удалить меня от себя, я подумал: «Он удаляет от себя в лице моем своюсовесть, чтоб удобнее совершить преступление…»

– Фома, Фома! неужели ты это думал вчера? – с ужасомвскричал дядя. – Господи боже, а я-то ничего и не подозревал!

– Само небо внушило мне эти подозрения, – продолжал Фома. –И решите сами, что мог я подумать, когда слепой случай привел меня в тот жевечер к той роковой скамейке в саду? Что почувствовал я в эту минуту – о боже!– увидев наконец собственными своими глазами, что все подозрения моиоправдались вдруг самым блистательным образом? Но мне еще оставалась однанадежда, слабая, конечно, но все же надежда – и что же? Сегодня утром выразрушаете ее сами в прах и в обломки! Вы присылаете мне письмо ваше; вывыставляете намерение жениться; умоляете не разглашать… « Но почему же, –подумал я, – почему же он написал именно теперь, когда уже я застал его, а непрежде? Почему же прежде он не прибежал ко мне, счастливый и прекрасный – иболюбовь украшает лицо, – почему не бросился он тогда в мои объятия, не заплакална груди моей слезами беспредельного счастья и не поведал мне всего, всего?»Или я крокодил, который бы только сожрал вас, а не дал бы вам полезного совета?Или я какой-нибудь отвратительный жук, который бы только укусил вас, а неспособствовал вашему счастью? «Друг ли я его или самое гнуснейшее изнасекомых?» – вот вопрос, который я задал себе нынче утром! «Для чего, наконец,– думал я, – для чего же выписывал он из столицы своего племянника и сватал егок этой девице, как не для того, чтоб обмануть и нас, и легкомысленногоплемянника, а между тем втайне продолжать преступнейшее из намерений?» Нет,полковник, если кто утвердил во мне мысль, что взаимная любовь ваша преступна,то это вы сами, и одни только вы! Мало того, вы преступник и перед этойдевицей, ибо ее, чистую и благонравную, через вашу же неловкость иэгоистическую недоверчивость вы подвергли клевете и тяжким подозрениям!

Дядя молчал, склонив голову: красноречие Фомы, видимо,одержало верх над всеми его возражениями, и он уже сознавал себя полнымпреступником. Генеральша и ее общество молча и с благоговением слушали Фому, аПерепелицына с злобным торжеством смотрела на бедную Настеньку.

– Пораженный, раздраженный, убитый, – продолжал Фома, – язаперся сегодня на ключ и молился, да внушит мне бог правые мысли! Наконецположил я: в последний раз и публично испытать вас. Я, может быть, слишкомгорячо принялся, может быть, слишком предался моему негодованию; но заблагороднейшие побуждения мои вы вышвырнули меня из окошка! Падая из окошка, ядумал про себя: «Вот так-то всегда на свете вознаграждается добродетель!» Тут яударился оземь и затем едва помню, что со мною дальше случилось!

Визги и стоны прервали Фому Фомича при этом трагическомвоспоминании. Генеральша бросилась было к нему с бутылкой малаги в руках,которую она только что перед этим вырвала из рук воротившейся ПрасковьиИльиничны, но Фома величественно отвел рукой и малагу и генеральшу.

– Остановитесь! – вскричал он, – мне надо кончить. Чтослучилось после моего падения – не знаю. Знаю только одно, что теперь, мокрый иготовый схватить лихорадку, я стою здесь, чтоб составить ваше обоюдное счастье.Полковник! по многим признакам, которых я не хочу теперь объяснять, я уверилсянаконец, что любовь ваша была чиста и даже возвышенна, хотя вместе с тем ипреступно недоверчива. Избитый, униженный, подозреваемый в оскорблении девицы,за честь которой я, как рыцарь средних веков, готов пролить до капли всю кровьмою, – я решаюсь теперь показать вам, как мстит за свои обиды Фома Опискин.Протяните мне вашу руку, полковник!

– С удовольствием, Фома! – вскричал дядя, – и так как тывполне объяснился теперь о чести благороднейшей особы, то… разумеется… вот теберука моя, Фома, вместе с моим раскаянием…

И дядя с жаром подал ему руку, не подозревая еще, что изэтого выйдет.

– Дайте и вы вашу руку, – продолжал Фома слабым голосом,раздвигая дамскую сбившуюся около него толпу и обращаясь к Настеньке.

Настенька смутилась, смешалась и робко смотрела на Фому.

– Подойдите, подойдите, милое мое дитя! Это необходимо длявашего счастья, – ласково прибавил Фома, все еще продолжая держать руку дяди всвоих руках.

– Что это он затевает? – проговорил Мизинчиков.

Настя, испуганная и дрожащая, медленно подошла к Фоме иробко протянула ему свою ручку.