Книга Аметисты Серафимы Суок - Алина Егорова

что такое «вертихвостка»? – спросила Лёля.

В прихожей на ходу она сбросила сбитые, ношенные соседскими детьми сандалики и, шумная из-за своей угловатости, пахнущая уличной свежестью, ввалилась в комнату, где мама, устроившись около окна, перелицовывала чей-то жакет. Это был ее нехитрый приработок – чинить и подшивать одежду.

– Где ты слышала это слово?! – строго спросила Нина Васильевна.

Она нахмурила свои выгоревшие на солнце и без того светлые бровки.

По сердитому тону матери девочка поняла, что слово из разряда «что нельзя говорить».

– На толкучке. Тетя Малика так сказала.

– О ком она так сказала?! – еще больше рассердилась мама.

Нина Васильевна соседку со второго подъезда недолюбливала. Малике была присуща та самая простота, которая хуже воровства. Зная, что самим нужно, Малика могла попросить в долг одеяло для приехавшей родственницы. Она со злорадством подмечала любые негативные изменения во внешности и, как бы сострадая, добавляла: «Что поделать, годы не красят» – или «подбадривала» недобрыми предположениями тех, кто давно не получал от родных вестей с фронта.

– Они с другой тетей, она не с нашего двора, – сбивчиво стала объяснять Лёля, – обсуждали Серафиму.

Лёле не нравилось называть «тетями» чужих женщин, но девочка интуитивно поддерживала негласные правила игры в «малышку». Для мамы она неразумное дитя, которому не полагается ментально взрослеть.

– А, эту! – усмехнулась Нина Васильевна, как бы соглашаясь с колкой на язык Маликой. – Все равно это плохое слово. Никогда его не говори. И вообще, нечего тебе на толкучке околачиваться.

Толкучкой называлась площадка рядом с их двором, на которой шла торговля и обмен вещами с импровизированных прилавков из деревянных ящиков и покрывал. В городе было еще несколько «толкучек» – два больших рынка, остальные, вроде того, что около их дома, маленькие.

У толкучки часто стояла запряженная в телегу лошадь. Она смиренно ждала своего хозяина, который торговал привезенными из деревни продуктами.

Дети и Лёля в их числе часто кормили лошадку сорванной на лужайке травой. Лошади менялись: у толкучки стояла то серая, то пегая, то еще какая, а иногда можно было увидеть сразу две телеги и две лошади.

Одна из таких лошадей Лёлю сильно напугала. Когда Лёля с детворой стояла около лошади, на ее плечо упали травинки, выпавшие из чьей-то руки. Лошадь хапнула Лёлю за плечо своими огромными зубами. Девочку мгновенно как ветром сдуло. Где-то с месяц она обходила лошадей стороной и вообще держалась от толкучки подальше. Тогда ее спасло перешитое мамино пальто с собранными фонариком рукавами. Из-за складок войлочной ткани лошадиные зубы не достали до хрупкого детского плечика. Потом этот случай забылся, и Лёля снова стала ходить с детьми на толкучку, правда лошадей уже не кормила, а потом лошади и вовсе куда-то исчезли. Из разговоров взрослых следовало, что их забрали в пользу фронта.

Мама еще что-то говорила про «ту тетю», но девочка не слушала, для нее слова мамы звучали монолитным фоном. Когда образовалась продолжительная пауза, Лёля, дабы создать видимость внимания, кивнула и, ловко схватив со стола ломтик хлеба, улизнула из комнаты.

– Руки вымой! – крикнула мама вдогонку.

Серафиму Нина Васильевна тоже не любила, но по иной причине. Если Малика была грубой и недалекой, но понятной своей примитивной сущностью, то Серафима – совсем другое дело. Одна ее фамилия чего стоила – Суок. Подумать только: эта прохиндейка умудрилась обзавестись фамилией как имя у красавицы-куклы из популярной сказки. И одевается она не как все, даже губы красит. Улыбается вроде как приветливо, а на самом деле ставит себя выше других. И с какой стати, спрашивается? Была бы она актриса какая или хотя бы зубной техник, а то ведь обычная стенографистка.

– Что они еще говорили? – поинтересовалась Нина Васильевна.

Перегородки были настолько тонкими, что, говори она хоть шепотом, ее услышали бы в самой дальней комнатенке барака. Это обстоятельство Лёлину маму ничуть не смущало – соседи пусть слышат, ей скрывать нечего.

– Что тетя Сима не имеет ни стыда ни совести, – как на духу ответила Лёля из узкого, заставленного всякой рухлядью коридора: врать девочка не умела.

– Так и есть, – согласилась Нина Васильевна.

Лёля не могла видеть мамино лицо, но могла поспорить, что в этот момент на нем довольная улыбка.

– Но она хорошая! Она всегда меня чем-нибудь угощает, – запоздало заступилась за свою любимицу Лёля.

– Своих детей не имеет, оттого и чужих привечает, – буркнула мать.

Лёля была с мамой не согласна, но спорить не стала – все равно взрослых не переубедить, только неприятности заработаешь. Лучше промолчать.

Серафима Лёле ужасно нравилась. Она была так не похожа на окружающих женщин, словно вышла из какого-то другого мира, тем более что так оно и было, ведь она приехала в эвакуацию из самой Москвы! Серафима была женой известного писателя. Какого именно, Лёля не помнила, в школе они его еще не проходили. Сколько Серафиме лет, Лёля не знала. Все, кому больше двадцати, девочке казались очень взрослыми. Градация была примерна такой: девушка, тетенька, бабушка.

Серафима выглядела старше «девушки» и моложе «бабушки», но отнести ее к стану «тетенек» язык не поворачивался. Это была дама – элегантная и необыкновенно красивая. Всегда модно одетая, с прической, в туфлях на каблуках, даже в домашней обстановке. А как она разговаривала, как двигалась, как смотрела! При всей своей сложности Серафима была простой и настоящей. К тому же Серафима Густавовна была прямой, без жеманства и лицемерия говорила о вещах, о которых говорить не принято, особенно детям. Лёле, между прочим, пошел тринадцатый год, и Серафима одна, кто не воспринимал ее как малое дитя, поэтому общение с ней для Лёли было особенно ценным.

Серафима Суок жила по соседству, в одном из лучших домов города, в доме Жилкомбината № 7. Ее дом – кирпичный в три этажа – был куда лучше и новее того барака, в котором разместились они с мамой.

Лёля познакомилась с Серафимой Густавовной случайно, в том самом доме Жилкомбината № 7. Тетя Зина послала туда Лёлю передать своей знакомой грелку. Знакомая служила домработницей у какого-то театрального деятеля и жила с ним в коммунальной квартире в маленькой комнатенке, переделанной из кладовки.

Дверь квартиры открыла Серафима, она выглядела очень эффектно даже в домашнем халате, который больше походил на платье, чем на домашнюю одежду.

– Вы актриса? – воскликнула Лёля. – Простите, не знаю вашего имени, но я так рада, что увидела вас так близко! Кому расскажу, не поверят!

Серафима рассмеялась звенящим смехом. Эта тонкая, бедно одетая девочка напомнила Симе ее саму в далеком детстве.

– Проходи, – распахнула она перед гостьей дверь своей комнаты. –